Он внутренне поморщился. Она пытается что‑то доказать ему или слово на букву «л» для нее такая же проблема, как и для него?

— Мы впервые будем делать это, когда ты… — Слово застряло у него в горле.

— Беременна, — улыбнувшись, подсказала Брук. — Это ты хотел сказать. Врач заверила, что у меня нет ограничений в этой области. И еще одна хорошая новость: я не могу повторно забеременеть.

— Очень смешно. — Он поцеловал ее плоский животик. — Хочу увидеть, как ребенок будет расти у тебя внутри.

— Мне нужно закончить роспись стен до того, как я стану слишком толстой и не смогу забираться по лестнице.

— Не толстой, — поправил он, расстегивая ей бюстгальтер. — Округлой. Аппетитной. Знойной. Роскошной.

Брук хихикала, пока он не взял в рот сосок, тогда она издала стон удовольствия.

— Скажи мне, что ты этого хочешь.

— Я только что это сказала.

— Прошу тебя.

Ее ковбой сегодня особенно нежен, его шершавый язык просто восхитителен.

Запустив пальцы в шелковистые волосы, она притянула его к себе.

— Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, займись со мной любовью, Остин.

— Я думал, ты никогда не попросишь.

Он медленно раздел ее. В доме было очень тепло, но от его прикосновений она вся покрылась мурашками. Пристальный взгляд Остина и его раскрасневшееся лицо свидетельствовали о сильном возбуждении. В тишине слышалось лишь тяжелое дыхание. Брук, со своей стороны, не была уверена, дышит ли вообще.

Следующим логичным шагом было бы расстегнуть ему рубашку. Она чувствовала себя свободнее, чем первый и второй раз, дотрагиваясь до него. Ей уже удалось узнать, какие прикосновения ему нравятся, получалось вызывать его стон удовольствия.

Он раздел ее до нижнего белья. Оседлав, она гладила ему грудь. Его кожа была горячей, мышцы подрагивали под кончиками ее пальцев.

— Я никогда не пожалею об этом, — прошептала Брук в надежде, что сможет следовать этому обету.

Остин снял с себя остатки одежды, великолепный в своей наготе. Даже шрам от детской травмы на левом бедре не мог отвлечь Брук от созерцания сильного тела и мужественной красоты.

— Не могу больше ждать, — прорычал он и вошел в нее одним сильным толчком так, что у нее перехватило дыхание и будто пронзило ударом тока.

Исчез новый дом, уличный шум. Ничего не существовало вокруг, кроме ощущения большого, теплого Остина, который занимался с ней любовью.

Брук переполняли беспокойные сладкие эмоции. Она хотела повторять его имя, говорить, как он важен для нее, как она его желает. Какие чувства к нему испытывает. Однако прикусила язык. Промолчала. Она не будет предлагать ему то, чего он не хочет и в чем не нуждается.

Возможно, беременность сделала ее более мягкой и восприимчивой. Казалось, будто она залезла ему под кожу, и они дышат одним воздухом, в унисон, а биение сердец слилось воедино.

Они двигались вместе медленно, никуда не торопились. Будто были любовниками уже сто лет. Несмотря на все их разделявшее, Брук чувствовала его. Сливалась с ним.

Любила Остина Брэдшоу.

Осознание этого не было ни сладким, ни утешительным, походило на зазубренный клинок, вонзившийся в ее спокойную жизнь, лишая надежд на будущее.

Она обхватила его руками и простонала:

— Не останавливайся. Пожалуйста, не останавливайся.

Сосредоточившись на физическом блаженстве, отбросила все остальные мысли, чтобы разобраться со всем позже.

Это Остин, ее Остин. И она его очень любит.

Ее оргазм был взрывным и глубоким. Остин тоже застонал, достигнув пика наслаждения. Через некоторое время он потянулся за покрывалом и накрыл их обнаженные тела. Перевернувшись на спину, прижался к ней справа и заснул.

По‑видимому, он рано встал, чтобы поехать в Джоплин. Скорее всего, после этого еще был в клубе, проверял ход работ. Этот мужчина — большой трудяга.

Его левая рука покоилась на груди. Брук подняла ее и поиграла с пальцами, переплетая их со своими. И вдруг увидела то, чего не замечала раньше: на третьем пальце левой руки, на месте обручального кольца, осталась белая вмятина. Это зрелище потрясло ее.

Она не может так поступить. Нельзя променять мужскую преданность любви всей жизни на удобный брак по расчету.

Пораженная и смущенная, Брук поднялась с кровати и оделась. По иронии судьбы, несмотря на все эмоциональные потрясения, ее желудок недовольно заурчал.

На не оборудованной до конца кухне была микроволновая печь. Она поставила разогревать тарелку с остатками пищи.

Несколько минут спустя пришел Остин. Он уже оделся, но рубашка все еще оставалась расстегнутой, открывая мускулистую грудь. Он зевнул и поцеловал ее в макушку.

— Извини. В последние дни я поздно ложился.

Она пробормотала что‑то невнятное.

— Ты в порядке, дорогая?

— Да.

Она солгала, да простит ее Всевышний.

— Не вижу смысла откладывать свадьбу. Среда подойдет? В клубе скажу, что у меня личное дело. В этот день Одра свободна. Думаешь, Алексис сможет к нам присоединиться?

В горле у Брук пересохло настолько, что трудно было говорить.

— Я спрошу. Но у нее гибкий график.

Остин нахмурился, уставившись в пустоту.

— Знаю, пойдут сплетни. Люди задумаются, почему у нас нет медового месяца. Мы просто скажем, что нужно закончить проект в клубе, поэтому отложили до Дня благодарения.

— Резонно.

— А что по поводу твоих родителей? Не хочу, чтобы ты о чем‑то сожалела, Брук.

Слишком поздно.

— Я бы пригласила их, но они вряд ли придут. Возможно, даже попытаются помешать.

— А твои братья?

— Им все равно, поверь. Мне нужна только Алексис.

— Хорошо. — Он взял ее руку в свою. — Какие цветы тебе нравятся? Я хочу подарить букет.

— В этом нет необходимости.

Он сжал ей пальцы, его улыбка была дразнящей и интимной.

— Ты будешь моей невестой, Брук. Несмотря на обстоятельства, это действительно так. Если ты не подскажешь, я куплю что‑то ужасно безвкусное, наподобие фиолетовых гвоздик.

Она невольно рассмеялась.

— О нет, только не это. Пусть будут белые розы. И возможно, белый вереск.

Когда‑то давно, учась в колледже, Брук делала проект‑исследование значения цветов в букете. Белый вереск символизировал защиту и обещание того, что желания сбудутся. Это бы очень не помешало.

— Сделаю, — пообещал он.