одноколках, или в качких носилках, несомых двумя мулами; упряжь эта весьма похожа на качалки, употребляемые в сибирской тайге, на частных золотых промыслах, их богатыми владельцами, которые не любят трястись верхом; разница состоит в том, что в качалку влезают сбоку, а в носилки – спереди, так сказать из-под хвоста мула. Качалки висят на зыбких рябиновых, а носилки на толстых сухих жердях. Само собой разумеется, что в качалки впрягают не мулов, а лошадей. – Дорогою мы бегло предлагали встречавшимся людям заученные вопросы: далеко ли до станции? Куда идет такая-то дорога? и проч. Китайцы смотрели на нас с высока, иногда с улыбкой сострадания и ничего не отвечали, или запутывали свой ответ во множестве шипящих звуков, в которых мы не могли добраться никакого смысла. Дело в том, что предложить китайцу вопрос, просто и категорически выраженный, считается большой невежливостью, как после мы узнали. Надо сначала хорошенько поздороваться с ним, назвать его по крайней мере почтенным дядюшкой, сказать приличную вежливость, попросить позволения позаимствоваться от него светом, даже слезть с лошади, и тогда уже предложить вопрос; иначе, китаец или промолчит, или ответит грубостью; только более смышленые, видя в нас иностранцев, не знакомых с обычаями страны, извиняли нам подобную невежливость, или, не понимая предложенного вопроса, вступали в объяснения, в которых мы в свою очередь ничего не понимали и обменивались с ними сладкими улыбками, многозначительным покачиванием головы и односложными, ничего не значащими звуками, которые шипели, подобно кипящему самовару.

Оставив Сянь-хуа-фу, мы несколько времени ехали по направлению Ян-хе (хе – значит река), которая с шумом катит свои быстрые и мутные воды. В настоящее время она мелка; но во время периодических дождей разливается на большое пространство, потопляет окрестные поля и иногда разрушает утлые жилища земледельцев. От нее проведено множество канав для орошения полей. Несколько мостов, громадной, циклопической работы, на арках, перекинуто через Ян-хе; но эти мосты, сооруженные в давние времена, остаются без поправки; огромные камни, скрепленные железными шипами, осели, другие торчат стоймя; спуск и подъем круты, ухабисты; во время мелководья реки, их объезжают бродом. В Китае дух разрушения парит повсюду; время осиливает человека, ослабевшего, обедневшего, который кое-как живет со дня на день.

Замечателен способ спуска тяжелых повозок с этих мостов: мулов отпрягают и одного из них прицепляют сзади, к оси; мул упирается, пятится слегка, и повозка спускается благополучно; но для этого надо привычного мула. Помню, как однажды, в Сибири, мой лакей, немец, за неимением тормоза, который сломался на предшествовавшей станции, вздумал употребить этот новый способ спуска экипажа; ямщик равнодушно глядел на китайскую штуку, приводимую в исполнение немцем; но штука плохо удалась: экипаж стремглав полетел с горы; лошадь только ускоряла его бег, беспрестанно ударяясь о задние рессоры, пока наконец не сшибло ее с ног. И лошадь, и экипаж сильно пострадали от этого китайского нововведения. С тех пор, немец мой знать не хотел ничего китайского, даже стал приготовлять рис, не по-китайски, на парах, в коробке, а просто по-немецки, в кастрюле, доводя его до жалкого раствора каши. Об одной китайской водке вспоминал он еще с удовольствием, да и как не вспоминать о ней: на гривну выпьешь, – и пьян.

С половины дороги, от Сянь-хуа, начинаются горы; дорога обрывиста, камениста, пробита с величайшим усилием в утесах и в иных местах до того тесна, что с трудом можно разминуться с бесконечными рядами навьюченных каменным углем ослов, которые шли сами собой, ни кем не управляемые. Наконец, мы достигли крепости Цзи-мин-и, лежащей у подошвы высокой, скалистой горы Цзи-мин-шань. Отсюда начинается каменноугольная формация, которая особенно развита в окрестностях Пекина.

На высотах, едва доступных Цзи-мин-шани стоит буддийская кумирня, очень красивая, по крайней мере издали; желтая черепица кровли со вздернутыми к верху краями, ярко блестела на солнце, словно позолоченная. Надо сказать, что здесь на все есть правило, порядок, от которого никто не отступает: таким образом желтую, покрытую глазурью черепицу можно видеть только на дворцах Хуан-ди и кумирнях; знатные китайцы, князья и министры употребляют для своих жилищ зеленую черепицу, а все остальные обыкновенную, некрашеную, серого цвета.

О построении Цзи-мин-шаньской кумирни китайцы рассказывают следующее: давно когда-то, китаянка, знаменитого происхождения, славившаяся богатством, умом и красотой, была осаждаема с утра до ночи, искателями ее руки и сердца; наскучив, наконец, своими женихами, она объявила, что выйдет замуж за того, кто построит через реку Ян, у Цзи-мин-шани, каменный мост во столько времени, сколько она употребит на постройку кумирни, на вершине горы; а для предупреждения всякого недоумения, прибавила, что она окончит свой труд в одну ночь. После таких неудобоисполнимых условий, женихам ничего более не оставалось делать, как откланяться несговорчивой невесте и убраться восвояси; но нашелся один, блаженный, конечно не китаец, а иноземец, который принял предложенный вызов и в одно время с гордой красавицей принялся за дело. Несчастный не знал, что перед ней преклоняются сами духи, не только смертные, между тем, как он должен был рассчитывать только на собственные, человеческие средства. Неровное состязание кончилось, как должно было ожидать. К утру следующего дня кумирня была готова и красовалась, озлащенная ярко восходящим солнцем, как в ту минуту, когда мы любовались ею, а на Яне выведены были только арки моста, которые и теперь еще видны, и торчат из-под воды во время мелководья. Несчастный кинулся с отчаяния в воду, а непреклонная китаянка обрекла себя одиночеству, поселилась на Цзи-мин-шане и кончила жизнь в уединении. Кумирня эта, с принадлежащими к ней домами для отшельников, известна под названием Юн-нин-сы, жилище вечной тишины – и вполне соответствует своему названию: только звон колокола, призывающий к молитве, слышится оттуда, да крик фазана, от которого и Цзи-мин-и получило свое название.

По дороге, от самого Калгана, через каждые пять ли (около 2½ верст), стоят небольшие башенки, с изображением разных чудищ на дверях; при иных еще валяются кое-где заржавленные пушченки, и есть сторожа; другие совсем заброшены. В прежнее время это были сторожевые башни для подания сигналов в случае набега Монголов, Тунгузов или Маньчжуров.

До Хоай-мей переезд очень велик, верст 45. На пути мы миновали чистенький город Ша-чень, куда заезжали отдохнуть и закусить. Утесы грозного ущелья Гуань-гоу виднелись вдали, в тумане. Поля повсюду представляли для нас предметы удивления: до сих пор мы не могли себе представить, что бы можно было их возделать до такого совершенства и на такой не благодарной почве.

Не доезжая до Ча-дао, мы перебрались через полуразрушившийся мост на широкой и грязной речке, которая как-то лениво катит свои