нововведение, которое могло заменить руки нескольких десятков людей, возмутило всех рабочих, немедленно уничтоживших и ворот и насос, и угрожавших самому изобретателю.

Добыча угля в копях, уже по самому способу разработки их, составляет самое трудное занятие в Китае; работник здесь может получить до 45 коп. в день, смотря по количеству доставленного им на поверхность угля; между тем, как обыкновенная задельная плата чернорабочему не превышает 15 коп. в день. Правда, за ту же плату рабочий в копях должен иметь свои горные инструменты и масло для освещения работы; масло это обыкновенно горит в закрытом ночнике, привязанном к его голове. Уголь вывозят на поверхность по орту в маленьких салазках, которых веревка перекидывается через плечо; во многих местах, как мы уже сказали, надо пробираться ползком.

Работы производятся только в зимние и осенние месяцы; на лето же оставляются, как потому, что работники заняты в это время земледелием, так и потому, что верблюды, употребляемые для перевозки добытого угля, угоняются на лето в Монголию для откормления.

Разработка каменного угля производится исключительно частными людьми, на землях, принадлежащих нередко кумирням. По принятому правилу разделения работ в Китае, каменный уголь продается в Пекине нередко из третьих уже рук. Владетели копей занимаются продажей угля только на месте. Есть особый класс людей, преимущественно из губернии Сань-си, который скупает известное количество угля в копях и привозит его в свои лавки в городе на продажу.

Потому ли, что задельная плата работникам на копях не так дешева, или потому, что уголь продается не из первых рук, ценность этого важного материала в Пекине довольно значительна: пуд хорошего угля обходится около 17 коп. сер.; лучший же, так называемый кузнечный уголь, продаваемый небольшими кусками, нарочно приготовляемыми, стоит от 20 до 25 коп. сер. Но не все жители Пекина в состоянии употреблять хороший уголь; для бедных нарочно приготовляются из мусора с примесью некоторой части глины и большой половины золы, остающейся при горении каменного угля, куски, которые продаются от 7 до 8 коп. сер. за пуд.

Глава XIV

Цин-хе. – Окрестности Пекина и вид на него. – Въезд в столицу Китая и первое впечатление, произведенное ею. – Албазинцы. – Русское подворье и церкви. – Кладбища русских и португальских миссионеров.

Цин-хе – небольшое селение, торжок, состоящий преимущественно из лавок и харчевен: лавок мелочных, харчевен очень плохих. В одной из этих харчевен пристают русские проездом, и так как в Цин-хе обыкновенно встречают новую миссию и до Цин-хе провожают старую из Пекина, то содержатель харчевни очень дорожит этой честью; комнаты, для такого торжественного случая, обклеивают новыми бумажками, вычищают, вымывают, придают им праздничный вид и уже никого не впускают сюда из посторонних. Когда мы въехали во двор, он был до того загроможден экипажами, людьми и лошадьми, приведенными для нашего парадного въезда в Пекин, что мы едва могли пробраться до жилых комнат. Двое русских миссионеров, и из албазинцев – командир русской роты и родовой старшина – встретили нас. Мы во всю ночь не могли наговориться с нашими соотечественниками. Если мы были рады, что окончили трудное странствование через Монголию и часть Китая, продолжавшееся слишком два месяца, то какова же должна быть радость русских миссионеров, видевших в нас своих путеводителей в отечество после десятилетнего пребывания в Китае!

На другой день мы поднялись рано, зная, что нас ожидают в Пекине; но не скоро собрались, как ни торопились. Надо было достать мундиры и всю амуницию из тюков, прилично одеться и вычиститься, а казакам, привыкшим к простору монгольских степей, решительно негде было развернуться на тесном дворе китайской харчевни; притом же, у них пошли новые знакомства со слугами нашего подворья и албазинцами, хотя казаки еще не говорили по-китайски, а последние ни слова не понимали по-русски: все это замедляло наши сборы. Наконец, часу в десятом, после роскошного завтрака, двинулись в путь. От Цин-хе до стен Пекина десять верст расстояния; дорога тянется по обширной равнине, в глубине которой лежит столица Китая. Везде поля и поля! Но хлеб уже был убран. Здесь не то, что у нас, где нива сдает земледельцу только хлеб и оставляет себе часть зелени, под которой еще красуется во весь остаток осени – нет: здесь она отдает своему господину все, что произвела в течение лета; малейшая травка, даже хлебные корни вырываются – что для корма скота, что для топлива; Китайцы ничего не оставляют, и осенью поля представляют вид жалкий, сухой, сероватый и, сливаясь с могилами кладбищ, рассеянных повсюду, дополняют грустное впечатление окрестной картины. Только ветвистые ивы, прекрасные здешние ивы, окружающие кладбища, несколько оживляют ее. Близость столицы ничем не обозначалась, ничто не напоминало о ней. Мы плутали между купами деревьев, домиками, пашнями и кладбищами, сворачивая с одной дурной дороги на другую, еще худшую; все они нам казались проселочными, весьма проселочными, и мы опасались сбиться с пути в этом лабиринте дорожек; но оказалось, что это большая и прямая дорога к Пекину, и извозчик, на все наши спросы, отвечал флегматически: «Приедем».

Десять верст показались довольно длинными для нашего нетерпения. Наконец, равнина сделалась обширнее и пустыннее; могилы окружали нас теснее и теснее, – иные осененные купами деревьев, другие – разбросанные в беспорядке по равнине; дорога становилась хуже и хуже; выстрелы, которые мы уж заслышали, раздались громче; не вдалеке возвышалась какая-то темная, огромная масса, и еще выше – узорчатая кровля с приподнятыми краями; показалась толпа людей, в обыкновенных китайских курмах:

– Это что за люди?

– Солдаты, – отвечал неохотно извозчик.

– Это солдаты?

– Да!

Надо было верить.

– Что ж они тут делают?

– Разве не видите – ученье!

Действительно, я увидел, что человек за человеком подходил к купе ружей, прислоненных к стене какого-то домика, брал одно ружье, выстреливал и уходил своею дорогой, – это называется ученье.

– Да что же они хоть ружей-то не берут с собою? – спросил кто-то из нас.

– Ружья казенные; они хранятся в арсенале.

– Так солдат в Китае без ружья?

– Да.

– Странно. – А где же Пекин?

– Да перед вами Пекин, за этой стеной.

Перед нами, действительно, возвышалась гигантская стена, с огромной башней над воротами; из амбразуры башни чернелись какие-то пятна. Мы было приняли их за жерла пушек, но вскоре убедились, что это пушки нарисованные; настоящие же хранятся в арсенале или только числятся в арсенале, а в сущности, может быть, проданы арсенальными чиновниками для разных поделок.

Мы приостановились у ворот, чтобы несколько оправиться. Казаки выстроились, выровнялись, и поезд двинулся вперед. В воротах уж нельзя было сомневаться, что мы въезжали в город и