Погода, как в насмешку, была солнечная. В такое время только жизни радоваться, а не брести куда глаза глядят. Я остановилась, глядя в небо: оно было по-весеннему голубое, прозрачное, с медленно плывущими белыми кучевыми облаками. Ветер, долетавший с Сены, был тёплый и приносил приятные ароматы свежих трав. Уже повсюду были слышны галки, грачи, иволги.

– Кого вы ждёте, мадемуазель? Уж не меня ли?

      Вздрогнув, я обернулась. Какой-то мужчина в довольно поношенном сюртуке и далеко не чистых панталонах обращался ко мне. Плащ Эжени был виной тому, что меня приняли не за ту, кем я была. Да еще моё странное поведение – я словно застыла посреди улицы.

      Мужчина приблизился и, осклабясь, схватил меня за талию.

– Может вам идти не куда? Так пойдёмте ко мне.

      Запах, исходивший от него, был далеко не приятен, и, вдобавок ко всему, его руки жадно зашарили по моему телу. Дикое возмущение овладело мной.

– Прошёл прочь, убирайся! Глупый индюк, деревенщина!

–– О, да мы из недотрог? А ведь почти голая под плащом!

      Он оставил меня и отошел, злобно усмехаясь. Я не сразу смогла опомниться, но, желая поскорее уйти и забыть об этой встрече, быстро пошла по улице, нырнула в какую-то подворотню, прошла через двор, чуть не заплутала между домами, и, преодолев крутой подъем, оказалась на шумном, многолюдном бульваре. Здесь, в тени больших каштанов, возле какой-то лавчонки, я и пришла в себя.

      «Надо что-то делать, – решила я. – Нет смысла бродить по Парижу, рискуя наткнуться на полицию». Хотя я и не знала, что именно следует предпринять, но решила для начала нанять извозчика. Я сунула руку в карман, чтобы достать деньги, и похолодела.

      Денег не было. Подумав сначала, что это галлюцинация, я даже вывернула карман и проверила его швы. Нет, всё правильно. Я потеряла свои десять ливров и осталась вообще без гроша. Хотя потеряла ли?

–– Ах, мерзавец! – выдохнула я, сразу вспомнив о том вонючем типе, который пристал ко мне на улице Сен–Луи.

Без сомнения, это он украл деньги. Мне не следовало быть такой беспечной, я ведь слышала об необыкновенно ловких карманниках, виртуозно владеющим своим ремеслом, которые только и ждут такую простофилю, как я.

      Сознание того, что я ограблена, и неожиданно сильный приступ головной боли на миг сломили меня. Голова закружилась так, что я с испугом решила, что сейчас сяду прямо на тротуар; чтобы избежать этого, я опёрлась рукой на витрину магазина. Надо было переждать эту слабость. Но почти в ту же секунду из двери лавки выскочил разъярённый приказчик:

– Как ты смеешь хвататься за стекло? Ты знаешь, что это я его вытираю? Ну-ка, пошла вон, девка!

      Я чувствовала себя такой разбитой, что у меня недостало духу ответить ему даже полным ярости взглядом. Шатаясь, я побрела по бульвару, потом повернула к мосту О-Шу, сама не зная , зачем выбираю такое направление.

      Мысли мои с каждой минутой становились всё более неясными, но я всё же вспомнила о Жозефине, подумала, не может ли она помочь мне, и сразу же решила, что не может. Она была более чем кто-либо замешана в связях с банкирами. Она постоянно брала в долг, подписывала какие-то контракты, выплачивала займы, вмешивалась во всякие финансовые операции – словом, её имя было очень тесно связано со всевозможными денежными афёрами. Значит, можно предположить, что она у Клавьера на крючке. А как же иначе? Он один из самых влиятельных банкиров. К тому же, Жозефина и так ничем не могла бы помочь. Она ведь ничего не видела. Так она и скажет… Было бы безумием даже являться в дом Бонапартов.

      И в Бретань я вернуться не могу. Должно быть, меня будут ждать на заставах. Да что там говорить – у меня даже денег нет! Сознание безысходности так меня пришибло, что я опустила голову. Мне стало казаться, что я серьёзно больна. Меня бросало то в жар, то в холод, и я шла, едва передвигая ноги.

      Тогда я решила: первое, что мне следует сделать, чтобы спастись от полиции и не упасть от слабости прямо на улице, – это найти убежище. В гостиницу я пойти не могла. Был ещё разграбленный дом на Вандомской площади, который я отвоевала у Клавьера. Вполне возможно, что там меня будет искать полиция. Но, поразмыслив, я решила рискнуть. Ведь больше мне некуда было идти.

      «Будь он проклят, – подумала я, волочась вдоль улицы. – Да, пусть он будет проклят и попадёт в ад. Только этого Клавьер и заслуживает».

      На этом мои мысли прервались. Мигрень, кажется, усиливалась с каждым сделанным мной шагом, в ушах шумела кровь, так что я не слышала ничего, что происходило вокруг. Я даже не замечала полицейских. Было очень жарко – то ли от погоды, то ли от болезни; испарина выступила у меня на лбу, губы пересохли. Я шла и порой на ходу бредила. Мне мерещился Корфу, апельсиновые рощи, чудесная прохлада нашего домика в Платитере… Потом перед глазами вдруг всплывала физиономия Клавьера; с жестокой ухмылкой он будто подталкивал меня к бездне, где бушевало пламя, – я уже чувствовала жар огня, он дышал мне в затылок, лизал платье, и вот я уже горю – с головы до ног…

      Я остановилась, пошатываясь. Прошло несколько секунд, прежде чем я успела осознать, что стою на Вандомской площади. Я не знала, который сейчас час, скоро ли наступит вечер. И я до сих пор не понимала, каким чудом мне удалось добраться до места. Я ведь была больна и шла пешком. Я почти бредила… Должно быть, сам Бог привёл меня сюда.

– Мне надо лечь, – проговорила я тупо.

      Я знала, что, когда переживаешь приступ жестокой мигрени, лучшее лекарство – это уснуть. После сна всё пройдёт. Я снова буду здорова, смогу позаботиться о себе и ещё всех переиграю. Они ещё не знают, с кем связались.

      Я прошла через ворота и остановилась у будки сторожа. Внутри никого не было. Зато я заметила на ящике кусок рогалика, прикрытый бумагой, и яблоко. Сейчас есть мне не хотелось, но я машинально собрала всю эту снедь и рассовала по карманам.

      Дверь была заперта. В прошлый раз я сама позаботилась об этом. Я обошла дом и, заметив окно, разбитое ветром, решительно обернула руку плащом. Потом изо всех сил ударила по стеклу. Вот теперь у меня был вход, достаточный для того, чтобы я могла пролезть. Я убрала осколки, лишь слегка оцарапав руку. Шум меня не пугал: сторож глух, а со стороны площади меня вряд ли кто-то услышит. Я влезла в дом через окно, остановилась посреди комнаты, переводя дыхание, и только потом вспомнила, что даже не попыталась проверить, не поджидает ли меня здесь полиция.

      «Мне везёт, – мелькнула у меня мысль. – Я столько глупостей наделала, была так неосторожна, что без везения давно бы попалась. Видимо, правда на моей стороне».

      Впрочем, как можно говорить «видимо»? Из-за этой проклятой мигрени в голову приходят совершенно нелепые вещи!

      Держась за перила, я поднялась на второй этаж, где, как я помнила, должен был быть довольно удобный диван. Но, так и не дойдя до него, а лишь миновав ступеньки, я ощутила такую слабость, что рухнула ничком прямо на пол.