Постепенно всех кобр я водворил в мешок. Это были крупные экземпляры. Длина некоторых достигала более полутора метров. Обилие кобр в одном месте меня не удивило. Обычно они живут семьями. Если где-нибудь нашел одну, то поблизости ищи вторую.

…Уложив последнюю кобру в мешок, я вспомнил о моем спутнике. Бедный Павел Иванович! Его красное, незагорающее лицо теперь казалось бледным и растерянным. Он стоял не шелохнувшись и с ужасом наблюдал за моей операцией.

Когда я подошел к нему, он спросил, хорошо ли я завязал мешок и не смогут ли змеи укусить меня за спину через рюкзак. Я сказал, что такой укус исключен, и, надевая рюкзак, решил порадовать Павла Ивановича:

— Ну, вот. Теперь и в сад за фруктами можно ходить. Бояться больше некого.

Павел Иванович искоса посмотрел на меня. После пережитого нервы его не выдержали.

— К черту этот сад! — ругался он. — Знаю, какие тут фрукты. Ведь я траву для кур здесь косил. Теперь дудки! Золотом не заманишь!..

Придя к Павлу Ивановичу домой, я «выдоил» кобр. Каждая из них дала по 5—6 крупных капель яда.

На следующий день я выехал в Байрам-Али, а оттуда через Москву — в Киев.

СОСНЫ МОЕГО СОСЕДА

Двухэтажный дом, в котором я живу, напоминает мне укрывшуюся в лесах подмосковную дачу. А поселился я здесь давно, с тех пор, как из Киева переехал в Ашхабад.

У дома — два балкона и две веранды.

Особенно мне нравится веранда. Ее украшают кружевной деревянный фронтон, строенные колонны по углам и ограда из резных балясин.

Летними ночами, когда со склонов Копетдага веет прохладой и ароматом скошенного сена, на веранде приятно отдыхать: с нее видны краешек Вселенной и огненный росчерк сгорающих метеоров.

С моим соседом, пожилым музыкантом, живущим на первом этаже, мы справили новоселье почти одновременно. Вскоре наступила весна, и сосед — не иначе, как в память об этом новоселье — посадил перед окнами своей квартиры две тоненькие, высотою с человеческий рост, сосны. Сажал он их, вероятно, для себя, а вышло несколько неожиданно — для соседа. За четверть века сосновые саженцы вымахали выше нашего дома и превратились в стройных зеленых красавиц. Одна из них стоит напротив моего маленького балкона, доверчиво протянув к стеклянной двери широкую дружескую лапу. Обычно весною и осенью я открываю на ночь балконную дверь. Когда ветер, сосны раскачиваются, машут ветвями, наполняя мой кабинет запахом смолы и протяжным шумом соснового бора.

Я с отрадой слушаю этот шум и долго не могу заснуть. Мне чудится тайга, ночь, ветер, палатка. В палатке усталые, обросшие бородами люди. Скорее всего — это ученые, изыскатели. При тусклом свете фонаря они коротают вечер — ужинают и о чем-то мирно толкуют. Над палаткой океанским прибоем гудит тайга, сметая верхушками могучих лиственниц редкие сонные звезды.

Утром сажусь за рабочий стол. Работаю и вижу сквозь рваную крону сосны крыши соседних домов, высокое небо и восходящие из-за гор широкие, как белые крылья, облака.

Иногда зимой, после колючего утренника, сосны предстают передо мной оцепеневшими от холода, в белом искристом инее.

Но вот пригрело солнце. И иней исчез. Вместо него на конце каждой хвоинки алмазным зернышком нестерпимо блещет капелька воды. Такой же блеск исходит от сосен и после теплых весенних дождей.

Увы! Ничего подобного не видит и не испытывает мой сосед. Из окон его квартиры виднеются лишь голенастые, шершавые стволы. Но не подумайте, что мой сосед ропщет на судьбу. Нет! Он доволен, он считает, что в жизни он совершил хорошее и важное дело, вырастив такие великолепные деревья, как эти сосны. Пусть не для себя, — для других!

Неожиданные гости

Однажды осенью, когда сосны были уже взрослыми, я услышал на их верхушках странное посвистывание.

Кто бы это мог быть?

Присматриваюсь к соснам, прислушиваюсь к свисту и узнаю в новоселах перелетных скворцов — небольших певчих птиц, оперенье которых на расстоянии и разобрать-то трудно, потому что состоит оно из серого, фиолетового и темно-зеленого цветов.

Неожиданный прилет скворцов обрадовал меня. Во-первых, с ними стало веселее. И, во-вторых, с их появлением куда-то разом исчезло шумливое семейство воробьев, так докучавших мне своим гвалтом, особенно весной и летом, когда вдруг на рассвете начинал влетать в открытую дверь одиночный щелкающий звук, видимо, старого, страдающего бессонницей воробья. Вскоре к нему подключалось десятка два его собратьев. Щелкающих звуков с каждой минутой становилось все больше и больше, и, наконец, они сливались в единый трескучий поток. Разбуженный на заре таким «концертом», я уже не мог заснуть до утра. Да и зимой не легче было.

Теперь воробьев не стало. Их место на соснах заняли скворцы.

Обнаружили они себя не сразу. Сперва их совершенно не было слышно. Лишь на третий или четвертый день послышался тонкий, робкий свист. Этот свист был похож на стон от острой боли или смертельной усталости. Да так оно и было, наверно! Откуда бы скворцы ни прилетали к нам: с берегов Балтики, из подмосковных лесов, с Поволжья или из Сибири — их путь исчисляется тысячами километров. Только диву даешься, откуда у этих путешественников столько силы и выносливости…

Отдохнув, скворцы повеселели. Это опять-таки я понял по их свисту. Вообще поразительна способность скворца с помощью свиста передавать самые тонкие в самые разнообразные оттенки своих чувств.

А наблюдать за скворцами было легко и просто: сиди за столом и смотри, что делается на сосне.

Правда, самих скворцов мне редко удавалось наблюдать в «непринужденной» обстановке. Обычно они сидели на верхушках сосен и довольно искусно прятались в пучках хвои от любопытного взора.

И все же несколько раз я видел их очень близко.

Однажды скворец и скворка (это было в теплый январский полдень), сидя друг против друга на средне» ветке сосны, вели, как мне показалось, один из «интимнейших» семейных разговоров. У каждого мелко, как бы волнуясь, дрожало горлышко, прямые, острые клювы полураскрыты, маслянисто сверкало оперенье.

Скворка, не отрывая взгляда от своего супруга, наклоняла голову то влево, то вправо, словно никак не могла наглядеться на него или наслушаться его страстной тирады. А может, это было простое кокетство, игра? Тирада скворца выражалась в негромком, но темпераментном посвистывании, которое заканчивалось короткой и мелкой трелью. На это скворка тоже отвечала свистом, только более нежным и сдержанным. В нем были любовь, покорность, тихая радость и ласка.

Но иногда, вместо нежного посвистывания, скворцы затевали что-то вроде семейного скандала. Вдруг ни с того ни