– Для меня вы безмерно таинственный человек с противоречивым нравом, милорд, – принужденно легкомысленно отшутилась она.

– Вы для меня тоже, мисс Сиборн, – мрачно ответил он.

– Я?! – вскрикнула Персефона и в шоке осознала: ей очень хочется, чтобы божественно прекрасный Алекс Фортин, превратившийся теперь в отчужденного графа, счел ее не закрытой книгой и злобной стервой, а совсем-совсем другим человеком.

– Вы – богиня Персефона, – неумолимо подтвердил тот, пристально глядя в ее глаза.

– Я полагала, вы ко мне совершенно равнодушны, – с запинкой выдавила она.

– Это невозможно. Ни один мужчина, в чьих жилах еще кипит кровь, не может оставаться равнодушным к Персефоне, столь прекрасной богине.

Она вздрогнула, не в силах скрыть ироничное отношение к своему необычному имени.

– Вы не представляете, как я жалею, что родители не назвали меня каким-нибудь простым именем – Джейн, или Энн, или Мэри, или еще как-то обыкновенно, – удалось выговорить ей почти небрежно.

– Тогда вы стали бы богиней Джейн, Энн или Мэри, хотя должен признать, эти имена звучат не так божественно. Имя – это просто имя, моя дорогая. Ни одна женщина с вашей привлекательностью и красотой не смогла бы пройти незамеченной для противоположного пола. Даже если бы не носила имени самой богини весны.

Персефона выросла в окружении урожденных женщин Сиборн и тех дам, которых мужчины рода Сиборнов желали и брали себе в жены. Она считала свою внешность лишь обычным набором семейных черт. Ей никогда не приходило в голову считать себя выдающейся представительницей прекрасного пола.

– Я не так красива, как вы говорите, и определенно не ваша «дорогая», – парировала она и пожалела, что так сильно переживает из-за мнения этого таинственного и резкого в высказываниях человека.

Казалось, они опасливо противостоят друг другу в этой полутемной, интимной обстановке, скрытые от общепринятых правил и условностей. Ночная тишина отгородила их от остального мира. И единственное, что имело сейчас значение, – это их собственные поступки и мысли.

– Я думаю, вы самая прекрасная женщина, какую мне только довелось видеть и о которой только может мечтать мужчина, сходя с ума от желания. Даже вам не под силу удерживать нас от этого, мисс Сиборн, – ответил он и серьезно посмотрел ей в глаза, отчего у нее гулко забилось сердце, а потом и вовсе пустилось вскачь.

– Алекс, вы думали обо мне, когда терпели плен, пытки и остальные ужасные страдания? – невольно выговорила она с болью и тут же спросила себя, хочет ли она получить утвердительный ответ.

– Тогда – нет, – искренне ответил он. – Не забывайте, когда я отправился в армию, вы были очень вредной маленькой девочкой, вам не позволяли играть со старшими братьями и их другом, а требовали учить уроки в классной комнате. Я мечтал о женщине, которая очень походила бы на вас такую, какой вы стали сегодня. О той, которая смогла бы добраться до моего измученного, ожесточенного сердца и соединила свою чистую и светлую душу с моей душой, которая настояла бы, чтобы я шел по жизни с добром, несмотря на все усилия моих мучителей взрастить во мне ненависть. Я мечтал о вас и только о вас каждую ночь с того самого момента, как наконец увидел взрослой, настоящей богиней. И теперь я уже прочно стою на этом пути и не думаю, что меня вы могли бы остановить даже своим неудовольствием.

– А может, я не захочу вас останавливать, – пробормотала она и внезапно обнаружила, что смотрит на него с мыслями о тех отношениях, которые начинали между ними складываться; от них шел теплый свет.

– Меня? Настоящего монстра? – резко произнес Алекс, как будто и в самом деле считал, что он отвратителен, хотя в действительности это было совсем не так.

Потрясенная Персефона увидела в его взгляде слишком знакомые ей самой чувства.

– Вы, милорд, для меня лишь более взрослый и могущественный образ юного прекрасного Алекса Фортина, которого я когда-то знала, – со страстной искренностью уверила его Персефона. Она задержала взгляд на его лице и с нежностью улыбнулась. Насколько же неверно его мнение о себе! Разве можно так заблуждаться на свой счет? – Вы не думаете, что без этого вы были бы чересчур совершенны? – спросила она, легким жестом показывая на шрамы, именно их он, кажется, считал своим тяжким бременем.

– Неужели вы не считаете меня отталкивающим? – хрипло произнес он.

– Ничуть не считаю. Вы всегда были невыносимо красивы. Но при ежедневном общении ваш характер действует мне на нервы.

– Слишком действует, чтобы можно было терпеть?

– Но ведь я здесь, не так ли? Если бы я совсем не терпела вас, то, разумеется, не пришла бы сюда этой ночью. И уж тем более не выбрала бы для рандеву с неприятным мне человеком такое место, где оказалась бы с ним в тесном соседстве.

– Рад это слышать, поскольку и Джек, и любой из ваших братьев, без сомнения, сочли бы невероятным безумием с вашей стороны встретиться со мной здесь в такой час, – сурово заявил Алекс, снова превращаясь в строгого воина. – Прийти и закрыться со мной наедине в этой комнате посреди ночи, когда все спят, – это настоящее сумасшествие. Вы больше не должны так опрометчиво рисковать своим добрым именем.

– Но и вы же рискуете! – с негодованием напомнила она, а сама произнесла про себя: «Как он быстро, за одно мгновение сбросил странную неуверенность и обратился в строгого блюстителя нравов!» – Я все-таки была права. Вы самый раздражающий меня человек на этой земле.

– Наверное, потому, что у меня, в отличие от других, хватает смелости указать на очевидное? – поинтересовался он с кажущимся удивлением, что она может считать раздражающим столь обоснованное осуждение.

– Милорд, у вас нет права меня порицать. Если вы считаете меня столь неразборчивой в знакомствах, вам не стоило тогда сюда приходить и рисковать своей репутацией.

– И предоставить вам в одиночестве бродить по этому громадному дому в самые опасные часы ночи? И какой из меня тогда друг вашего брата и Джека?

– О, да забудьте вы о них! – набросилась она на него с непонятной для нее самой яростью.

– Прекратите вести себя с таким безразличием и вернитесь к нам, живым и грешным, в реальный мир! Как бы вы ни притворялись, вы все равно не бездушная машина, которой наплевать на чувства других, и никогда ею не будете! – бушевала Персефона. – Вы – очень страстный и целеустремленный мужчина, Александр Фортин. Я знаю, вы только делаете вид, что это не так, чтобы защититься от людей, и особенно от меня. Но я этого не допущу, – закончила она с дрожащей улыбкой, едва сдерживая слезы при мысли, что такой умный и сильный мужчина обрекает себя на одиночество и прячется от критического взгляда общества.

– Ваше желание для меня закон, – зловеще усмехнулся он и схватил ее руку, которой она в подкрепление своих слов размахивала перед его лицом.

Он решительно потянул ее к себе, и Персефона без сопротивления приблизилась. Неужели она сама все недели именно этого добивалась? Да и к тому же скрывала этот маленький нечестивый секрет от ее собственного сознания? Персефона испытала целую гамму противоречивых надежд и страхов. Глядя в синие, как море, глаза Алекса, она видела в них в точности такие же чувства. В его взгляде горело желание, которое он и не собирался от нее скрывать.