Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бабушка Флоры улыбалась, покачиваясь в кресле.
– Моя дочь всегда была сентиментальна. Даже закутывалась в эту шкуру, когда ее муж уходил в море. Я не раз ей советовала разрезать ее на куски, чтобы уж больше не беспокоиться, но она у меня упрямица и считает, что все знает лучше своей матушки.
– Где моя шкура, старуха? – спросил шелки дрожащим голосом.
– Как знать? Моя дочь плохо умеет шить и ничего дельного у нее не получилось бы, а вот Флора – она мастерица…
У шелки перехватило дыхание.
– Что она сделала с моей шкурой?!
Бабушка молчала, все раскачиваясь у очага, а китобой потерял дар речи от наплыва страшных воспоминаний. Тридцать лет он прожил с Народом. Тридцать лет охотился на своих сородичей. Тридцать лет питался их плотью. Джон Маккрэканн закутался в свою шкуру, обливаясь слезами. Он раскаивался в том, как предал родной клан, в том, с каким наслаждением убивал жителей моря, как жил в блаженном незнании. Он горевал о том, как оборвались тридцать лет мирного брака, и нежные чувства отцовства, и гордость за то, что он снабжает всем необходимым свою маленькую семью…
Старуха смотрела на него с жалостью и состраданием.
– Я ведь говорила – ничего хорошего из этого не выйдет. Видишь, – добавила она, обращаясь к шелки, – от чего мы тебя уберегли? Предав свой род, уже нельзя надеяться на прощение. Предав семью, уже не можешь в нее вернуться. А что остается от такого человека, отвергнутого всеми? Куда ему пойти? Впрочем, у тебя еще есть выход. Шанс на жизнь. Воспользуешься ты им или нет?
– Где моя шкура, старуха? – повторил шелки.
Она пожала плечами.
– Ох уж эти мужчины. Все так горды и глупы. К чему она тебе сейчас? Подумай о своей дочери, выходец моря. О жизни, которой хочешь для нее. Что ты ей подаришь? Любящую семью и заботу? Или расколотый очаг – одинокую мать, пропавшего отца?
– Где моя шкура, старуха? – в третий раз спросил шелки.
Бабушка Флоры вздохнула и покачала головой, словно дивясь его упрямству.
– Ты серебром был скован, спасение отыщешь в серебре.
– Но что это за серебро, если не ключ от сундука? – спросил шелки.
Старуха ему не ответила, и он бросился обыскивать все вокруг: шкафы, комоды, ящики на кухне, – перебирать всю посуду.
Однако дом китобоя был беден, и в нем не нашлось ничего из чистого серебра, кроме пары безделушек на туалетном столике Флоры.
– О чем вы говорите? – снова обратился шелки к ее бабушке. – Отвечайте, а не то я сверну вам шею!
Старуха покачнулась в кресле и с неприязнью взглянула на юношу.
– Тебя должна беспокоить не моя шея, а музыка церковных колоколов, – сказала она, сверкая темными глазами, и шелки вдруг осознал, что их намеренно сюда заманили, отвлекли разговорами, пока дитя несли в церковь. Сколько же времени он потерял? Началось ли уже крещение?
– Что ты выберешь? – вопрошала старуха, раскачиваясь в кресле и сухо посмеиваясь. – Шкуру или крещение? Свою жизнь или жизнь дочери?
Шелки сбежал по лестнице вниз. Он распахнул дверь и помчался по крутой тропе, а смех старухи звенел у него за спиной.
– В серебре! – повторила она скрипучим голосом. – В серебре твое спасение!
Шелки уже спешил к церкви, в которой только-только начинали звенеть колокола, и никто больше не слушал старуху, кроме разве что Джона Маккрэканна, все еще рыдавшего над сундуком.
Глава пятая
Церковь находилась в небольшом каменном здании с одиноким деревянным шпилем. Узкие витражные окна пропускали совсем мало света, и повсюду горели свечи, наполняя зал нежным мерцанием. Желтые блики играли на серебряных сосудах, выставленных в ряд на алтаре, и на лицах гостей (их, впрочем, на скамьях собралось немного, поскольку новости о затонувшей шхуне уже разлетелись по маленькой общине).
Флора в белом наряде, ее мать в сером и пастор во всем черном стояли у мраморной купели. Малышка спала в руках матери, уже с непокрытой головой, и шелки на секунду испугался, что опоздал.
Затем он уловил резкую настороженность в лице тещи, и в нем вновь расцвела надежда. Шелки взял себя в руки и вежливо улыбнулся.
– Надеюсь, церемония еще не началась?
Флора вопросительно взглянула на мужа.
– Ты не переоделся.
– Мне не терпелось прийти сюда, – объяснил шелки. – Надеюсь, ты меня простишь.
– А где мой муж? – спросила его теща.
– Вот-вот подойдет.
Она покосилась на свою дочь. Похоже, им обеим было не по себе. А вот пастор, который еще не слышал о том, что произошло на «Кракене», улыбнулся.
– Разумеется, мы дождемся Маккрэканна. Нельзя же позволить ему пропустить крещение его единственной внучки?
Шелки старался держаться спокойно, хотя сердце у него колотилось как бешеное, и делал вид, будто заинтересован в речи пастора, который вовсе не замечал напряженной атмосферы и продолжал благодушно вещать:
– Маккрэканны всегда были добрыми друзьями церкви. Знаете, я ведь сам крестил Флору, и мне сейчас кажется, будто с тех пор не прошло и дня. Очаровательный ребенок! Рыжие волосы матери, темные глаза отца. Пускай сначала она казалась диковатой, вы посмотрите, что за мастерица из нее выросла! Совсем недавно подарила нам великолепный запрестольный образ. Кажется, идею подала ее бабушка, но творение настолько изумительное, что могло бы украшать алтарь в самом величественном соборе страны…
Шелки заметил, как его жена вздрогнула при этих словах, и перевел взгляд на алтарь, уставленный серебром. А под сверкающими подсвечниками, дискосом, кубком и монстранцией он увидел изысканную декорацию, сделанную как будто из звериной шкуры…
В серебре твое спасение.
Он бросился к алтарю.
– Нет! – вскричала Флора.
Слишком поздно: чаши рухнули на пол, а мастерски обработанная шкура в серебряных нитях и шелковой вышивке упала в руки юноши. Стоило ему коснуться ее, как он тут же понял, что шкура принадлежала ему. Однако с нее сбрили шерсть, покрыли нитками, и красками, и тиснением для услады глаз всех посетителей местной церквушки. Несчастный взревел от горя и отчаяния, Флора с матерью побледнели, а малышка заплакала.
– Флора, что ты натворила? – прошептал шелки.
– Койгрих, прошу тебя…
– Это не мое имя! – закричал юноша в ярости и толкнул купель, уронив ее на плитку под ногами. Украденные воспоминания возвращались к нему приливной волной, и теперь он понимал, как легко его обманула возлюбленная. Каким наивным он был! Три поколения – а может, и того
