Уилл разметил чтение в молитвеннике, сочинил молитву о благополучии Олдуинтера и всех его обитателей, услышал, как дети гомонят в комнате, которая находилась в другом конце коридора от его кабинета, и с досадой подумал, что время мирного уединения истекает: часы на каминной полке пробили шесть, и через каких-нибудь два часа звонок в дверь нарушит его покой.

Преподобный не был нелюдимом, хотя и не разделял страсти жены к общению. Чарльза и Кэтрин Эмброуз он любил больше, чем родных братьев, и всегда тепло встречал снедаемых тревогой прихожан, пусть те и наведывались к нему в неурочный час. Ему нравилось видеть жену довольной, когда та сидела во главе стола, тепло и умно шутила с гостями и то и дело поворачивала прелестную головку, приглядывая, чтобы всем было хорошо. Но вдова из Лондона с каргой-компаньонкой и балованным сынком! Уилл покачал головой и захлопнул тетрадь. Он, как обычно, выполнит свой долг, но не станет потакать капризам богатой дамы, со скуки увлекшейся естественными науками, причем, скорее всего, в ущерб духовному здоровью. И если она попросит его помощи в безрассудной попытке обнаружить, что же, как она вообразила, таится в здешней глине или обитает в реке, он ответит ей вежливым, но категоричным отказом. Это все из-за «напасти», подумал Рэнсом, как обычно не желая называть предмет тревожных деревенских пересудов «чудовищем» или «змеем»; пусть испытывает Господь, они выйдут из горнила, как золото.[24] «Слава Богу», — произнес он с легким вздохом и отправился выпить чаю.

* * *

— Я вас представляла совершенно иначе!

— И я вас: вы слишком молоды и красивы для вдовы! В десять минут девятого Стелла Рэнсом и Кора Сиборн сидели бок о бок на кушетке у камина. Они сразу друг другу понравились и жалели, что не познакомились раньше, в детстве. Марта не обращала на них внимания: она привыкла, что ее подруга легко привязывается к людям и так же быстро к ним остывает. Она смотрела на Джоанну, которая смущенно тасовала колоду. Умное серьезное лицо девочки и ее тощая косица умилили Марту. Она подсела к Джоанне и предложила сыграть.

— Ну что вы, я вовсе не красавица, — возразила Кора, которой польстила маленькая ложь Стеллы. — Моя мать говорила: лучшее, на что я могу рассчитывать, — что меня сочтут интересной, а мне и того довольно. Хотя, признаться, сегодня я в кои-то веки оделась как подобает. Видели бы вы меня днем, на порог не пустили бы.

Это была правда: по настоянию Марты Кора облачилась в нарядное зеленое платье, в складках чудились всевозможные оттенки мха. Шрам на ключице Кора прикрыла светлым шарфом, а вместо мужских ботинок надела дамские туфли. Волосы ее, тщательно расчесанные Мартой, так и норовили выбиться из-под шпилек, и часть шпилек уже валялась на ковре.

— Уилл обрадовался вашему приезду и очень жалел, что припозднится. Его только что позвали к прихожанину, который живет на другом конце деревни, но долго он там не задержится.

— И мне не терпится с ним познакомиться! — воскликнула Кора, и это тоже была правда: едва ли такая очаровательная женщина, как Стелла, с ангельским личиком и белокурыми локонами, так лучилась бы счастьем, будь она замужем за каким-нибудь косолапым болваном, потому Кора заранее полюбила Уилла. Удобно устроившись на кушетке, она прихлебывала вино. — С вашей стороны было очень любезно пригласить моего сына, но ему нездоровится, и я решила не брать его в дорогу.

— Ах! — Голубые глаза Стеллы наполнились слезами и оттого показались еще ярче; она проворно их вытерла. — Смерть отца — огромная потеря, я так ему сочувствую! Мне следовало догадаться, что бедному мальчику будет тяжко среди чужих.

Честная натура Коры не могла смириться с тем, что кто-то оплакивает горе, которого на самом деле не было, и она возразила:

— Да нет, он держится молодцом… но он не самый обычный ребенок и едва ли так глубоко переживает потерю, как можно было бы ожидать.

Заметив недоумение Стеллы, Кора обрадовалась, когда за дверью послышались шаги и кто-то поскреб подошвы ботинок о сетку у входа: теперь не нужно было пускаться в дальнейшие объяснения. В замке заскрежетал ключ, загремела тяжелая связка, и Стелла Рэнсом вскочила на ноги:

— Уильям, ну что? Неужели Крэкнелл? Он заболел?

Кора подняла глаза. Стоявший в дверном проеме мужчина наклонился и поцеловал Стеллу в пробор. Она была такой крохотной, что он, казалось, нависал над ней, хотя был не так уж высок. Элегантное черное пальто сидело на мужчине как влитое, обтягивало его широкие сильные плечи, так странно контрастировавшие с узким белым воротничком священника. Непослушные волосы его невозможно было пригладить — разве только остричь под ноль; в свете лампы светло-каштановые кудри отливали рыжиной. Преподобный приобнял жену за талию (пальцы у него были короткие и толстые), повернулся к двери и сказал:

— Нет, любимая, Крэкнелл здоров, — и угадай, на кого я наткнулся по дороге?

Он отступил в сторону, сорвал воротничок и бросил на стол. В комнату вошел Чарльз Эмброуз в алом сюртуке, а за ним Кэтрин с таким большим букетом оранжерейных цветов, что за букетом ее почти не было видно. До чего же противный запах, подумала Кора. Ее затошнило, и она не могла понять почему, пока не вспомнила, что последний раз видела лилии на похоронах мужа — ими убран был постамент, на котором стоял гроб.

Последовал оживленный обмен приветствиями; Кора обрадовалась, что о ней в кои-то веки позабыли, и посмотрела на Марту, которая раскладывала с дочкой Стеллы пасьянс.

— Дама в казначействе, — сказала Джоанна и сдала еще одну карту.

Но эту мирную сценку скоро прервали: гости и хозяева вошли в комнату, Чарльз и Кэтрин обняли Кору, потрепали по щеке, восхитились ее нарядным платьем и туфлями без единого пятнышка грязи. Здорова ли она? И волосы, вы только посмотрите! Чистые, расчесанные! А вот и Марта: что новенького? А Фрэнки? Пошел ли ему на пользу деревенский воздух? Что там с морским драконом, когда уже о Коре напишут в «Таймс»? Ведь правда, Стелла само очарование? А как вам преподобный Уилл?

На это глубокий голос ответил негромко и добродушно, однако без лишнего энтузиазма (во всяком случае, так показалось Коре):

— Я еще не знаком с нашими гостьями. Чарльз так ослепил меня своей неземной красотой, что я теперь ничего не вижу.

Чарльз Эмброуз отступил в сторону и указал хозяину на кушетку, где сидела Кора. Она подняла глаза и увидела натянутую улыбку, глаза цвета полированного дуба и щеку, похоже сильно порезанную во время бритья. Кора, в свете далеко не новичок, гордилась умением с первого взгляда определить положение и нрав собеседника: вот богатый коммерсант, стесняющийся собственных успехов, а вот обедневшая дама, у которой дома на лестнице висит Ван Дейк. Однако, сколько ни вглядывалась в начищенные до зеркального блеска ботинки и расстегнутый воротник черной рубашки, стоявший перед ней человек не вписывался ни в одну из категорий. Слишком крепок и силен для ученого мужа, который проводит дни за письменным столом, но взгляд слишком задумчивый для того, кто не интересуется ничем, кроме сельского хозяйства; улыбка слишком вежлива, чтобы быть искренней, но глаза светятся добродушием; произношение (кстати, где же она слышала этот голос? Может, на улице в Колчестере или в лондонском поезде?) выдает в нем жителя Эссекса, однако говорит он как человек образованный. Кора встала и, превозмогая дурноту от запаха лилий, грациозно протянула преподобному руку.