— Да как сказать, — хмыкнул Ломов, как-то неопределенно поведя плечом. — Я ведь в конце концов его убил.

— Да? — только и смогла вымолвить пораженная баронесса Корф.

— Ну да. Когда-то он многому меня научил, а потом оказался двойным агентом и попытался меня прикончить. Я его опередил.

Амалия всегда считала, что уж она-то точно за словом в карман не лезет; но тут она не сразу нашлась, что сказать.

— И вы жалеете, что вам пришлось… Простите, ради бога, просто мне показалось…

— Нет, вам не показалось, — вздохнул Ломов. — Я, знаете ли, верил: вот человек, за которого я дам себя убить. А он оказался обычным предателем. — Сергей Васильевич пристально посмотрел на Амалию. — Кстати, давно хотел вас спросить: как вы-то оказались в нашей службе?

— Не знаю, — отозвалась его собеседница. — То есть, — поправилась она, — были причины и были внешние обстоятельства, но дело не только в них.

— Это мне знакомо, — сказал Ломов, поднимаясь с места. — Ну что ж, сударыня, уже без пяти одиннадцать. Через пять минут жду вас в фехтовальном зале, будем отрабатывать некоторые приемы. Убедительная просьба не опаздывать!

И он вышел из комнаты, бодро напевая себе под нос «Преображенский марш», в который непостижимым образом вплелись несколько мотивов из модной оперетки.

— На лекциях, — сказал Володя, — стало совершенно невозможно находиться.

— И не говори, — кивнул Коля. — Ладно бы студенты, которые смотрят на нас как на привидения…

— На кандидаты в привидения, — проворчал Володя, глядя в сторону. Молодые люди ехали в наемном экипаже — как тогда говорили, «на извозчике». Петербургская погода неожиданно сменила гнев на милость, и день был прекрасен, но братья не могли насладиться им сполна, потому что их разбирала досада.

— Обидно видеть, что лучшие профессора, оказывается, такие же сплетники, как какая-нибудь Елена Ивановна, — заметил Коля.

— Один их тон чего стоит, — буркнул его брат. — Словно они говорят с тяжелобольными, один из которых вот-вот отправится на небеса. — Он сердито покрутил головой, и его глаза потемнели.

— А другие думают нас утешить, когда уверяют, что сны — сущий вздор и что, может быть, ничего еще не случится, — добавил Коля.

— Может, хватит об этом, а? — не выдержал Володя. — Мать сегодня закатила истерику, когда мы уезжали из дома, профессора несут чепуху, товарищи как с цепи сорвались… И все из-за… а, черт!

— Кстати, зачем мы едем к Левашовым?

— Извиниться за то, что нас не было на похоронах Лизы. А ты предлагаешь вернуться домой?

— Да нет, конечно. — Коля поколебался. — Слушай, ты действительно веришь в то, что… ну… что Оленька и поручик сговорились?

— А ты?

— Не знаю. Вообще-то я был о ней лучшего мнения.

— Если они решили таким образом пошутить, то шутка вышла крайне дурного тона, — проворчал Володя.

— Лиза умерла! — вскинулся Коля. — О каких шутках может идти речь?

— Вот и я не понимаю, — признался брат. — Даже если допустить, что Оленька поддержала этого жалкого офицера, который не хотел возвращаться в полк… все равно, странно как-то. Зачем такие сложности? Он ведь может просто выйти в отставку.

— Не может, — решительно ответил Коля.

— Почему?

— Потому что мачеха не хочет видеть его в доме.

— Ну, он же может отдельно поселиться.

— Она не хочет, чтобы он вообще находился в Петербурге. Она всегда стремилась выдавить его из семьи, с глаз долой. Для нее семья — это она, ее муж и ее дети, больше никто. Такой характер, при том что денег у них всегда хватало.

— Откуда такие подробности?

— Чивилева знаешь?

— Никиту? Студента?

— Ну да. У него двоюродный брат в том же полку, что и Арсений. От него я все и узнал.

— А про сны он не упоминал?

— Какие сны? Истрин — обыкновенный офицер, только вот о стихах никогда не мог говорить спокойно. Обязанности свои выполнял, но на лице у него всегда было написано, что его от них тошнит, поэтому его не особо жаловали.

— Так я и думал, — буркнул Володя, не уточняя, что именно он думал. — Значит, все его видения — просто выдумка, так что нечего обращать на них внимания.

До их слуха донесся громкий треск — один из тех звуков, которые иногда слышишь на оживленной улице и о которых быстро забываешь; но близнецам показалось, что прозвучал выстрел, и оба рефлекторно дернулись. Поняв, что никакого выстрела не было, Коля сконфуженно покосился на брата и заметил, что тот немного побледнел.

— А, дья…

По правде говоря, Володя выразился куда крепче, так что даже извозчик, который знал, как ругаются благородные господа в подпитии и даже иные дамы в трезвом виде, оглянулся на него с некоторым почтением. Но Коля даже не обратил на это внимания. Для него было неприятным открытием, что брат тоже боится.

…Выстрел, падение, смерть. Выстрел, падение, смерть. Правда или нет? И если правда, то кто же из них?..

— Интересно, уж не рассчитывает ли Истрин вызвать одного из нас на дуэль? — спросил Володя внезапно.

— А что, мысль, — пробормотал Коля. — Может, нам пока не стоит его задевать?

— С какой стати? Я говорил и буду говорить что хочу. А если он начнет говорить о дуэли, я просто на нее не выйду.

— Но…

— И ты тоже не выйдешь.

В Коле взыграл дух противоречия.

— Еще какие-нибудь приказания будут, ваше превосходительство? — спросил он уморительно тоненьким голоском, склонив голову набок.

Володя поглядел на него и расхохотался.

— Ну вот, так-то лучше, а то все сон да сон… — Извозчик натянул вожжи, и Володя увидел, что они находятся возле особняка, в котором жили Левашовы. — Держи свой гривенник. — Он отдал извозчику деньги и обратился к брату: — Идем!

От Сони братья узнали, что Кирилл Степанович уехал, Наталья Андреевна закрылась у себя и никого не принимает, а Ольга Кирилловна наверху. Горничная хотела доложить о близнецах, но Володя сказал, что они хотят сделать Оленьке сюрприз.

— Почему в этом доме горничные такие дурнушки? — не удержался Коля, когда они поднимались по лестнице. — Что она, что другая… как бишь ее… Глаша, что ли?

— Ну так хозяин дома был известный amateur de femmes [11], — пожал плечами Володя. — Вот жена и страхуется.

— Не знаю, не знаю, — протянул Коля, забавляясь. — Соня, конечно, не красавица, но в потемках и на один раз вполне сойдет…