Наконец наступал ужин, на который Митя с компанией обычно опаздывал, но зато, когда вбегал в столовую, всегда махал Маше рукой, а иногда, проходя мимо младшего крыла детского стола, даже ворошил ее короткие волосы. После этого Машин аппетит, и так подпорченный черникой с сахаром, конечно, пропадал абсолютно, потому что кому нужны котлеты с рисом, когда тут такое.

После ужина играли в волейбол, и Маша всегда сидела на трибуне в первых рядах – то есть на бревнах, положенных вдоль площадки по обе стороны волейбольной сетки, и громче всех болела за Митю – хлопала, кричала, переживала. Это было ее любимое время, потому что весь вечер можно было беспрепятственно наблюдать за Митей, любоваться им, не боясь быть замеченной и пристыженной. Она вцеплялась в него взглядом и ни на секунду не отпускала, только поворачивала вслед за ним голову, и даже когда мяч перелетал через сетку к другой команде, Маша смотрела только на Митю.

Мама в волейбол не играла, но тоже часто приходила посмотреть, и тогда к ней подсаживался дядя Юра, называя себя командой поддержки, только не уточняя, кого именно он хотел поддержать – своего сына или Машину маму.

Была на волейболе еще одна яркая пара – их называли Бориками. Оба океанологи, кандидаты наук, Борики увлекались йогой и ходили по турбазе преимущественно босиком – обувь они надевали только в лесу и во время матчей. Борис был низкого роста, с уже наметившейся лысиной и в толстых очках. Его жена Ольга, наоборот, была поистине волейбольных размеров, и со своими длинными рыжими волосами и большим лицом она походила на рыжую лошадь. Во время игры Борис всегда стоял у сетки, рост позволял ему подбирать самые низкие мячи, которые он затем ловко пасовал жене, а та лупила с такой силой, что отбить не мог почти никто. Мужа Ольга нежно называла Бориком – и во время матчей над турбазой разносилось «Борик, бери!» или «Борик, пасую!» – за это пара и получила свое прозвище.

Также Борики были известны тем, что собирали рекордное количество черники. Где-то они вычитали, что черника повышает иммунитет и открывает какие-то там чакры, очень важные в их йоговом деле, поэтому собирали ее в промышленных количествах, хранили в самодельном погребе, вырытом недалеко от палатки, а потом отправляли по почте в Москву, потому что все на поезде было не увезти. После завтрака, когда остальные отдыхающие только неспешно возвращались из столовой в палатки, Борики уже направлялись в лес, обвешанные корзинами и бидонами. Поэтому количество собранной черники на турбазе принято было измерять бориками: можно было принести из леса два борика, то есть две большие корзины, а можно целых четыре.

Еще в Митиной команде играл дядя Валя, веселый толстый добряк, которого называли министром починительства, потому что, хоть и официальной должности такой на турбазе не было, он чинил все, что выходило из строя или требовало усовершенствования, начиная с холодильной установки на кухне и кончая замочком на бусах у дам.

Митина команда, однако, почти всегда проигрывала, потому что соперники были явно сильнее. Самым сильным игроком у них был капитан – высокий лысый бородач в модном синем костюме с белой полоской, который брал любые гасы и часто забивал очко прямо с подачи. С ним играл его сын, старшеклассник Олег, очень похожий на отца, за исключением только густой шевелюры.

У них же была и Вероника Лазаревна, министр здравоохранения и спорта, пожилая дама с коротко стриженными седыми волосами, которая была в удивительно хорошей форме, резво бегала по площадке, брала сложные низколетящие мячи и уж точно давала фору неповоротливому дяде Вале, а иногда даже и молодым Борикам.

Однажды невероятными усилиями Митина команда все-таки вырвала победу, еле-еле, всего на двух очках – Борик принял мяч у сетки, Митя, подпрыгнув, загасил его, а Вероника Лазаревна не смогла принять. Митя, раскрасневшийся и потный, с растрепанными волосами, на радостях подбежал к бревнам, сгреб Машу в охапку и принялся кружить. «Машик! Мы выиграли! – кричал он. – Мы выиграли!» У Маши оборвалось дыхание, и она не знала, умереть ли ей от счастья или стыда, потому что в процессе кружения задралось платье и обнажились белые в цветочек трусы.

Кроме матчей, по вечерам проводились лекции. Отдыхающие рассказывали о своей работе, научных открытиях, интересных командировках. После ужина сдвигались скамейки, на дощатую стену вешалась белая простыня для диапроектора, и столовая превращалась в актовый зал.

В этом году лекции пользовались особенным успехом, потому что каждая оборачивалась чем-то неожиданным. Борики, которые все всегда делали вместе, читали одну на двоих лекцию про измерение глубины морского дна и рассказали, что обычно в рейсах, когда корабль заходил в иностранный порт, научных сотрудников отпускали гулять исключительно тройками, причем один из них назначался старшим и отвечал за товарищей по всей строгости. Этой же весной, вы не поверите, судно Борика зашло на несколько дней в Нью-Йорк, и его отпустили вдвоем – не с Ольгой, конечно, супругов никогда одновременно в заграничный рейс не пускали, а с другим коллегой – но все же! Археолог Евгений Семенович, эксперт по раскопкам курганов на юге России, объяснял, что историческая эпоха лучше всего датируется по металлическим наконечникам копий, а также намекнул, что сейчас в самых верхах идут разговоры о том, чтобы провести поиск останков одной очень известной семьи. Лекцию биохимика Каца, заявленную еще до заезда, пришлось заменить на Децибеллочкиных акмеистов, потому что Кац эмигрировал в Израиль.

Когда темнело, турбаза зажигалась кострами. Чаще всего собирались у дяди Юры. Приходили Борики, по-прежнему босые, но с гитарой, рассаживались вокруг костра, благо для таких вечеров дядя Юра уже много смен назад построил несколько деревянных скамеек. Он разливал по кружкам крепкий чай и угощал песочным печеньем из Стренчи – конечно же, с перетертой с сахаром черникой. Рой уютно возился у его ног.

Борики пели дуэтом – про виноградную косточку, про далекую Амазонку и Бричмуллу. Дядя Юра молчал, ритмично покачиваясь в такт музыке, и только посматривал на маму.

Митя тоже играл на гитаре – Гребенщикова и «Битлз». И вот тут, наконец-то, после целого дня ожидания и томления, и на Машину улицу приходил праздник, потому что папа уже год водил ее на курсы английского, и восьмилетняя Маша мало того что знала разговорные фразы, но и выучила наизусть слова многих битловских песен и подпевала Мите.

– Love was such an easy game to play, – тянул он, сидя по ту