редактора газеты «Джумхуриет» (Cumhuriyet) Надира Нади (Nadir Nadi)[288]. Сегодня церковь Святого Креста на Ахтамаре – единственная сохранившаяся часть бывшей семинарии.

Разрушение церкви и бросание камней в частный дом, где собирались прихожане, – причем первое было государственной политикой, а второе – проявлением бытового расизма – демонстрирует согласованность официальной и общественной практик. Мотивы разрушения и мотивы, лежащие в основе нападений, кажется, заключаются в том, чтобы помешать прихожанам собираться, заниматься своей общественной жизнью и следовать религиозным церемониям; однако конечной целью является терроризирование армянского населения, как и принуждение к переселению и разрушение связи между людьми и их родиной. С этой точки зрения я разделяю анализ Угура Унгёра (Ugur Üngör) и Мехмета Полателя (Mehmet Polatel): объект разрушения и присвоения был подобен объекту политики младотурков, которые не только хотели присвоить собственность, но, что много важнее, стремились к физическому уничтожению людей[289].

Обычные дела в провинции: армянские женщины похищаются и принудительно исламизируются

К социальной реальности проживавших в провинции также относилось и такое слишком частое явление, как похищение женщин, принуждение их к переходу в ислам и принуждение к конкубинату.

Я не хочу вдаваться в подробности этого явления, которое должно представлять отдельный предмет исследования. Я, скорее, говорю о «банальности» этих случаев, потому что хочу обратить внимание на другой аспект постгеноцидного общества: было очень большое количество женщин, которые непосредственно стали жертвами этих геноцидальных практик, начавшихся в 1915 г. Важные исследования Вахе Ташджяна[290], Ара Сарафяна[291], Кэтрин Дердерян[292], Раймонда X. Кеворкяна[293]и Танера Акчама[294] детальнее освещают эту тему. Ташджян упоминает, что такие события должны были происходить в трети всех семей[295]. Моя семья, о судьбе которой я буду говорить в конце этого раздела, оказалась в числе пострадавшей трети.

Судьба этих армянских женщин привлекла к себе большое внимание в Турции в 2004 г. после появления книги Фетхие Четин Anneannem («Моя бабушка»)[296], в которой история открытия армянской идентичности связывается с происхождением бабушки писательницы. Одна из первых книг на эту тему была опубликована в 1993 г.; она называлась Tamama («Тамама»). В ней рассказывается история девушки из понтийской греческой семьи, которая жила в Эспийе (Espiye, [Giresun]) на берегу Черного моря. Ее вместе с семьей выслали в 1916 г. Когда она прибыла в Сивас, она потеряла родителей. Во время марша смерти люди умирают в больших количествах, и перед лицом смерти люди теряли всякое сочувствие. После двух лет марша смерти она решила остаться с семьей одного турецкого солдата, по крайней мере, так она описывает это в своей истории. Никто не знал о ее семейном прошлом как гречанки, пока она, впав в деменцию, не начала вдруг говорить на понтийском греческом языке. История Тамамы как одна из первых книг, опубликованных на эту тему по-турецки, демонстрирует масштабы, в которых конкубинат, похищение и изнасилование становились нормой. В своих мемуарах также Гюзелян называет похищение армянских женщин в 1915 г. обычным явлением в семьях сельских районов. Дживан Чакар (Civan Qakar) из Орду (Ordn) сообщает:

Да, мы о них знали. К примеру, мать Фуата (Fuat). Мы знали, что его мать была армянкой. Его мать, она, вероятно, из Мерзифона, вышла замуж за грузина. Когда он [Фуат] окончил среднюю школу и подал документы в военное училище, его не приняли из-за армянского происхождения его матери. Это его сильно угнетало. Позже он женился на армянке. Я знаю пять женщин, которые вышли замуж и родили детей таким образом. <…> Они были похищены пашами в период изгнания (Sevkiyat)[297].

Женщины, упомянутые Чакаром, были принудительно исламизированы, и все же было известно, что на самом деле они были армянками. Гюзелян также упоминает армянских женщин в Заре (Zara), которые были против их воли исламизированы[298]. В мемуарах Хагопа Арсланяна упоминаются как женщины, так и мужчины, перешедшие в ислам[299]. Хотя цифры неоднозначны, существует по крайней мере два других устных исторических свидетельства, опубликованных в турецких книгах[300]. Эта нормализация показала себя и во время моей собственной исследовательской работы, прежде всего тогда, когда армянские женщины о пережитом говорили как об обычных, тривиальных событиях. Это должно нам дать представление о том, насколько обычным это было явлением.

Касательно темы конкубината, Сонер Чагаптай ссылается на заметку 1929 г., найденную в архивах Министерства иностранных дел Великобритании:

Это правда, что большое количество армянских женщин являются служанками и конкубинами в турецких хозяйствах, но их армянские дети (воспитанные как мусульмане) были поглощены турецким населением, и их существование официально не признается. Я сомневаюсь, что число армян, проживающих во всей Турции за пределами Константинополя, достигает вообще 10 000[301].

Цифры, однако, были значительно больше, чем данные в этой записке.

Случай с моей семьей ничем не отличался. Двоюродные сестры моей бабушки, Искуи Бозоян Осканоглу (Iskuhi Bozoyan Oskanoglu; 1915, Эрзурум – 1999, Стамбул), были высланы из Эрзурума в Мосул. После шести месяцев марша Нварт Пнджоян (Nvart Pnjoian, племянница моей бабушки, родившаяся в Эрзуруме в 1896 г.) вышла замуж за Абдаллу аль-Дагистани (Abdalla al Dagistani), солдата из Мосула, род. в Дагестане в семье Аджаматовых (Ajamatov); он был инженером-машиностроителем, жил в Германии 13 лет и там получил образование. После революции 1917 г. он не смог вернуться в Дагестан, и в итоге оказался в Мосуле как офицер немецкой армии. Эту информацию я получил от внука Нварт Пнджоян, W. Y, жившего со своей семьей в Мосуле до лета 2014 г., свободно говорящего по-армянски и являющегося мусульманином-суннитом. Часть истории, касающаяся свадьбы, остается для меня все же неясной. В то время как семейная версия, как я ее слышала от своей матери, утверждала, что Нварт была продана Абдалле аль-Дагистани, то есть брак, по описанию W. Y. в личном интервью, был частью сделки, после которой Нварт могла привести с собой остальных членов своей семьи[302].

История моей собственной семьи, как это ни покажется странным, воспринималась как обычная часть нашей жизни, и тем самым моя семейная история тесно связана с банальностью этой темы. Причиной, по которой эта история никогда не подвергалась сомнению, лежала в ее собственной банальности. Я помню, как я снова и снова спрашивала маму, какова была наша родственная связь с W. Y. и его семьей. Однако эти вопросы никогда не ставили под сомнение обыденности целого. От друзей и подруг до меня время от времени доходили подобные истории. Эта банальность, когда такая реальность пронизывала общество в целом