В середине 1950-х гг. Гюзелян отправился в Кайсери, где собрал вокруг себя армянских детей в надежде привезти их в Стамбул и дать им возможность посещать там армянские школы. Священник в Кайсери Дер-Хайгазун (Der Haygazun), с которым он обсуждал шансы на успех такого намерения, сообщил, что

…предпринял подачу множества ходатайств в Анкаре, в которых обращал внимание на то, что там есть армяне, церкви и школьные здания; однако им, как армянам, в школах было отказано, несмотря на то что по Лозаннскому договору обязанностью правительства было позаботиться о школьных зданиях в сельской местности для обучения армянского населения[311].

С 1950-х гг. община прилагала значительные усилия для того, чтобы собрать армянских детей из провинции. При этом вначале внимание обращалось на мальчиков, а через некоторое время, в меньшей степени, на девочек. Создание Тбреванк-интерната (Tbrevank) в 1953 г. было при этом чрезвычайно важным. Благодаря участию Гранта Гюзеляна эта общественная инициатива просуществовала вплоть до 1980-х гг. В глазах лидеров армянской общины отсутствие обучения в армянской школе в конце концов ведет к ассимиляции[312]. Правда, переезд армянских детей из провинции в Стамбул означал, что туда должны были переехать и их семьи, что, в свою очередь, играло большую роль в отъезде из провинций.

Не только армяне Стамбула беспокоились по поводу ассимиляции в провинциях выживших, но, согласно воспоминаниям Кеворка Халаджяна (Keörk Halajian), «Теби Гахаган» (Tebi Gakhaghan/«K виселице»), представитель Диярбакыра Шереф-бей (şeref Bey) также наблюдал, как прогрессировала ассимиляция проживавших там армян[313]:

[Тюркизация армян], вероятно, была бы очень трудной, если бы их связь с внешним миром не была прервана. У них здесь нет ни школы, ни армянской литературы. Интеллектуалы уже уехали; 80 процентов оставшихся не умеют читать и писать. Старики умирают, а молодое поколение обучается в турецких школах[314].

Из доклада Шереф-бея становится ясно, что запрет на возобновление работы армянских школ в провинциях является частью более грандиозного проекта: ассимиляции или изгнания. Далее он приводит меры, направленные против армянского населения: «Все их письма, как входящие, так и исходящие, проверяются цензорами. Армянские газеты здесь строжайше запрещены; а также те, что выходят в Стамбуле, здесь неизвестны. И в любом случае у них нет ни времени, ни возможности интересоваться такой роскошью»[315]. По словам Халаджяна, Шереф-бей подчеркнул важность поощрения смешанных браков, что еще больше облегчило бы ассимиляцию[316].

Хайгуи Чакар (Hayguhi Qakar), жена Дживана Чакара, тоже родом из Орду. Она рассказывает о своей сестре и ее дочери. Всем троим посчастливилось, несмотря на то что они армянки, ходить в турецкую школу. Однако они не получали заслуженных школьных оценок: «В средней школе учителя ставили хорошие оценки турецким ученикам, потому что было ясно, что мы не будем работать или что из нас что-нибудь получится в смысле профессиональном. Это воспринималось как данность. Моя сестра и ее дочь также познали эту [дискриминацию]»[317]. Все свидетельства указывают на то, что армяне в провинции имели ограниченный доступ к образованию. Над девочками всегда была угроза похищения по дороге в школу; не было армянских школ, которые они могли бы посещать, а в турецких школах дискриминация была обычным делом. Однако не хватало не только школ, но также во многих местах в провинциях не удовлетворялись религиозные потребности. Это, вместе с опасениями общин, что оставшееся армянское население в провинциях будет в конечном счете ассимилировано, способствовало возникновению планов перемещения армян в Стамбул.

Столь же обычным делом в то время были уголовные дела за «очернение турецкости». Эльчин Маджар (Elqrin Масаг) сообщает, что ему попало в руки большое число дел против немусульман по этой уголовно-правовой норме[318], а Джемиль Кочак (Cemil Koçak) поясняет, что в период с 1926 по 1942 г. за «очернение турецкости» было 421 дело против немусульман[319]. Он также отмечает, что существует мало информации о деталях этих дел или процессов; однако должна была быть связь между ними и кампаниями «Гражданин, говори по-турецки», которые тогда неоднократно запускались, чтобы не давать немусульманам публично говорить на своем родном языке[320]. Он также отмечает, что возбуждение дела против немусульман за «очернение турецкости» было произвольным, подчеркнув, что тем самым любая мелкая критика могла закончиться судом[321]. Кочак задает, скорее, риторический вопрос о том, сколько личных конфликтов, соперничества и вражды закончилось уголовным судопроизводством, даже если нет никаких архивных источников, подтверждающих это предположение[322].

Личные интервью со свидетелями событий являются богатым источником по теме личной вражды, которая вела к наказаниям за «очернение турецкости», поскольку многие из тех, кто стал жертвой таких обвинений, все еще живы. Действительно, эти интервью позволяют предположить, что дела эти мутировали в вид социального феномена. Шушан Хагопян, жена Багдика Хагопяна, описывает, как легко доходило до таких производств: «Это было универсальное оправдание для всего. Соседи в доме ссорились друг с другом, и дело заканчивалось [штрафами или судебными процессами из-за] “очернения турецкости”»[323]. Армянские газеты полны сообщениями о таких и других уголовных делах против немусульман. Также и Ара Гармирян (Ara Garmiryan) сообщает, что дела по «очернению турецкости» создавали проблемы. Клевету и действительность различить было невозможно.

Любое незначительное основание для личной вражды легко могло привести к обвинению, стоило только кому-то произнести словосочетание «очернение турецкости»[324]. Дживан Чакар поведал мне об одном происшествии, случившемся то ли в 1942-м – до того, как его мобилизовали как военнообязанного, – то ли только в 1945 г. Он возвращался на лодке со спортивных состязаний в Фатсе (Fatsa) в Орду. Неожиданно сын местного журналиста намеренно дотронулся до него, повернулся и без видимой причины ударил его кулаком. Я спросила его, не ударил ли его этот человек, чтобы спровоцировать его на слова, «очерняющие турецкость». Чакар ответил, что подобный случай произошел с его отцом, когда тот работал на своем поле, которое должно было быть конфисковано государством. Отца спросили, зачем он вообще еще его обрабатывает. Последовавшая за этим дискуссия послужила основанием для обвинения в «очернении турецкости», которое привело к осуждению отца Чакара к шести месяцам тюремного заключения. Этот случай произошел в 1934 или 1935 г., когда Дживану Чакару было десять лет от роду. Далее Чакар сообщает, что тюрьмой была греческая церковь[325]. Джемиль Кочак приводит обширный список всех дел за 1926–1952 гг., которые он нашел в Государственном архиве по республиканской эпохе. Правда, ни дела Чакара, ни какого-либо другого дела из Орду в этом списке найти не удалось[326]. Как