и была нормальной частью нашей жизни, представляет собой важный аспект постгеноцидного общества – распространенное знание о катастрофе, с одной стороны, а с другой – обычность замалчивания в общественном мнении.

Кроме того, что я покажу далее, практика похищения молодых армянских женщин и девушек в провинциях не прекратилась, но продолжала оставаться настолько серьезной угрозой для армянских семей, что в первые десятилетия после 1923 г. оставалась важной причиной для переезда в Стамбул. Многие армянские девочки из-за угрозы похищения не могли посещать местные турецкие школы. Другая собеседница, К. В., родившаяся в Лидже (Lice) в 1951 г., привела еще один пример специфически гендерного размаха угрожающего положения в провинции:

В 1958 г. мы приехали в Диярбакыр. Нам не довелось остаться жить в Лидже. Обе мои сестры должны были носить чадры, чтобы иметь возможность навещать своих знакомых в другом квартале. По-другому это бы было невозможно. В Диярбакыре проживало много армян, приехавших из окрестных деревень[303].

Согласно мемуарам под названием Tebi Gakhaghan Кеворка Халаджяна (Keörk Halajian), он сталкивался с похищенными армянскими женщинами почти на каждой остановке между Стамбулом и Харпутом в 1925–1928 гг.; он также встречал мужчин, которых постигла подобная участь. Мне хотелось бы привести только один пример из многих, а именно об Усте Ториге (Usta Torig):

Это был старик родом из Эрзурума. Он сохранил свою армянскую фамилию и не скрывал своей этнической принадлежности. <…> За время изгнания он потерял все, что имел, и остался единственным выжившим из своей семьи. <…> Однажды он услышал, что его дочь находится в Диярбакыре. Он отправился из Мардина в Диярбакыр, где узнал, что его дочь вышла замуж за турка. […Он сказал]: «Пусть я не смог спасти свою дочь, я спас жизнь более 50 армянских девушек. <…> Я останусь здесь, потому что я должен заботиться о сиротах»[304].

Постгеноцидный габитус – отрицание в социальных и официальных практиках

В работе Агопа Арсланяна представлены определенные эпизоды расистского насилия, что создает представление о социальных условиях в Токате; при этом следует особенно указать на положение армян в связи с иммиграцией мусульман из балканских стран. Так, к примеру, однажды на армянских похоронах дети из этих семей бросали камни и при этом хором пели: «Не-не-неверные, рубите их по шее топором, суйте в котел, жарьте их, как индеек, не-не-неверные!» (Ge ge ge ge gavur, boynunu satirla vur, kazana koy hindi gibi kavur, ge ge ge ge gavur). Арсланян пишет: «Похороны сопровождались этой песней и бросанием камней. Гроб стоял посередине, а провожавшие прятались за деревьями»[305]. По словам Арсланяна, ситуация обострилась, когда одна армянка попыталась детей утихомирить, на что они стали кидать еще больше камней в провожающих. Мимо проходил пожилой алевит, и он своим пистолетом обратил наконец детей в бегство. Еще один отвратительный случай произошел, когда мать Арсланяна пошла на молитву к развалинам армянской церкви. Мужчина средних лет, шедший тем же путем, обругал ее и помочился на руины[306]. Другой пример также показывает конфликт между армянами, с одной стороны, а с другой – детьми из балканских семей: Агоп и его брат Кеворк были остановлены на улице группой детей-мусульман, которые заставляли их плевать на свои крестики и за отказ делать это жестоко их избили[307]. Арсланян также рассказывает о евреях в Токате: «Каждый раз, когда дети видели на улице раввина, они докучали ему дразнилкой “Еврейская зараза нас погубит ⁄ Еврейская вошь, паршивый наш пес” (“Yahudi illeti, yutar bütün milled I Yahudi yaka biti, bizim sokagin id”)»[308].

Подобные наблюдения из Диярбакыра можно также найти в записках Гарабета Демирджиоглу (Garabet Demircioglu). Он описывает ситуации, имевшие место после 1940-х, а скорее всего, в начале 1970-х. Демирджиоглу, который был заключен в тюрьму и подвергнут жестоким пыткам после военного переворота 1980 г., описывает свое детство в Диярбакыре:

Как и все другие армяне Анатолии, наши дедушки и бабушки «пережили меч». Другие были либо в изгнании, либо жили в статусе беженцев. Моя бабушка, которая стала свидетельницей убийства братьев и сестер и всей ее семьи, снова и снова рассказывала нам историю выживших, которых забросило в Камышлы (Kamişli) и Алеппо в Сирии. Мои тети тоже находились в Сирии. <…> Мой дядя жил во Франции. <…> Мы не могли говорить по-армянски нигде, кроме как дома, и не могли назвать своих имен. Я всегда думал, что, если я буду скрывать две эти вещи, то никто не узнает, что я армянин. Поэтому я полагал, что все зависит от того, насколько хорошо я смогу таиться, но это все же было не так. Они всегда узнавали, лучше сказать: они всегда знали, кто был неверным – так называемый Fille (курдский термин для обозначения неверных. – Т С.). Я ходил в начальную школу, а она носила имя Сулеймана Назифа[309].

Дети из других кварталов регулярно поджидали меня и других армянских детей в пустынных переулках; они поднимали сложенные указательные пальцы и спрашивали: «Ты мусульманин?», после чего скрещивали указательные пальцы и спрашивали: «Или ты Fille?» Чаще всего они даже не ждали ответа на угрожающий вопрос, а плевали нам в лицо и избивали. То, что я все время слышал от этих детей, это то, что я был жертвой, с помощью которой можно получить место на небесах: «Если я убью семерых Fille, я попаду в рай!» Перед моими глазами все время стояло, что я мог бы быть одним из тех семи Fille, благодаря которым убийца попадет на небеса[310].

Соответствия между двумя свидетельствами, из которых одно из Токата 1940-х гг. а другое из Диярбакыра начала 1970-х, поразительны. Стереотипы, созданные вокруг неверных, играли и в дальнейшем большую роль в отношении Другого, как и в применении насилия в отношении других, даже если эти процессы были не только частью дискриминации внутри общества, но и вплетались в историю геноцида; они продолжали банализацию глубинного зла в обществе посредством воспроизводства расизма, насилия и политики эксклюзии на общественном уровне.

После первой половины XIX века, а особенно в начале XX, воспитание играло важную роль в жизни армянских общин; по этой причине республиканские элиты намеренно запретили возобновление работы армянских школ. Как я уже показала ранее, одной из важнейших причин продолжавшегося притока людей в Стамбул было отсутствие армянских школ в провинциях и повсеместное там воспрепятствование любой возможности преподавания армянского языка или проявления армянской культуры.