ты или я начинаем делать фальшивки, то и ты, и я, и все остальные из нас просто обязаны в каком-то месте рано или поздно поскользнуться.

– Да, – кивнула она. – Мы просто смертные. Мы несовершенны.

– Но есть один странный момент, – сказал Адамс. – У меня нет такого же чувства в отношении Дэвида Лантано. Я отреагировал на него страхом, и теперь я вижу почему. Он отличается от всех нас. Он совершенен или может стать совершенным. Не так, как мы. И кем же это делает его? Нечеловеком?

– Бог его знает, – нервно ответила Колин.

– Не говори так, – сказал он. – По какой-то причине мне не хочется думать о боге в связи с Дэвидом Лантано. – Может быть, подумал он, из-за того, что парень так близок к силам смерти, проживая в своем горячем радиоактивном пятне, день за днем сгорая от радиации? Словно бы, сжигая и убивая его, она при этом вливала в него взамен некую мистическую силу.

Он вдруг снова остро ощутил собственную смертность, ту тонкую стабильность сил, которые, начиная с биохимического уровня и дальше вверх, позволяли существовать человеку.

И все же Дэвид Лантано научился жить в самом сердце этих сил и даже питаться ими. Как ему это удалось? Лантано, подумал он, вправе пользоваться чем-то за пределами наших возможностей; я всего лишь хотел бы понять, как у него это получается; и я хотел бы тоже научиться.

Обращаясь к Колин, Адамс сказал:

– Я понял из кинолент Фишера то, что должен был понять, так что, думаю, я уже пойду. – Он встал и собрал микрофильмы. – А понял я следующее. Сегодня утром я видел и слышал речь, написанную двадцатитрехлетним новичком в нашей профессии, и она напугала меня – но затем я просмотрел две эти версии фильма Фишера и вот что понял.

Она ждала, терпеливо, очень по-женски, словно мать-земля.

– Даже Фишер, – сказал он, – величайший из всех нас, не смог бы конкурировать с Дэвидом Лантано. – Это он сегодня понял совершенно точно. Но как минимум сию минуту не мог сказать, что именно этот факт означал.

И все же предчувствие у него было. Однажды, совсем скоро, и он, и весь его класс, все Янси-мэны, не исключая самого Броуза, определенно еще узнают.

11

Чувствительный маленький прибор, работающий на принципе сонара и прикрепленный к его костюму, нечто вроде геологической версии того, что могло бы применяться на подводной лодке, сообщил Николасу Сент-Джеймсу, трудившемуся при помощи небольшого портативного ковша, о том, что он наконец докопался до расстояния всего в метр под поверхностью.

Он прекратил работу, пытаясь хотя бы временно успокоиться. Потому что, понял он, минут через пятнадцать я пробьюсь наружу, и на меня начнется охота.

Его совершенно не радовало это инстинктивное понимание того, что уже совсем скоро он станет добычей.

Чего-то искусственного и крайне сложного, состоящего из тысяч точнейших миниатюрных компонентов, с системами обратной связи и резервирования, с усилителями органов чувств, с источниками питания, полностью автономными и практически вечными, и, что хуже всего, с тропизмом, наведением на то, что было неизбежным качеством, присущим жизни, – фактор под названием тепло.

Грустный факт был исключительно прост: он привлекал внимание, просто будучи живым; это было реальностью на поверхности Земли, и лучше было бы ему быть к этому готовым, поскольку наверху сразу придется скрываться и бежать. Сражаться он не мог. Победа была невозможна. Оставалось бежать или гибнуть. И бегство должно было начаться в тот самый момент, когда он пробьется наверх, и здесь, в тесной темноте узкого туннеля, дыша запасенным воздухом и цепляясь, подобно насекомому, за крючья, вбитые в саму стену туннеля, он подумал, что, возможно, уже слишком поздно.

Возможно, что он уже замечен, еще даже до того, как пробился на поверхность. По вибрациям его маленького перегруженного и еле живого портативного ковша. Или по его дыханию. Или – и снова к этому, к гротескному и злобному использованию самих основ жизни, – тепло его тела могло взвести автономную мину (он видел их по телевизору), и мина уже отделилась от того места, куда ввинтилась так, что стала невидимой… отделилась и теперь ползет по обломкам, что покрывали поверхность Земли, словно дурные последствия некой грязной, психопатической гулянки на всю ночь в стиле «все-напились-и-попадали». Ползет так, что их маршруты пересекутся и она встретит его в рассчитанном месте, в той самой точке, где он пробьет поверхность. Абсолютный идеал, подумал он, точнейшая синхронизация времени и пространства между ним и миной. Между тем, что делает он, и тем, что делает она.

Он знал, что она там. Знал, собственно, с того самого момента, как вошел в туннель и был сразу же запечатан в нем снизу. «Эх, активисты-комитетчики, это вы должны были быть тут сейчас».

Его кислородная маска приглушила голос, он едва услышал себя сам, почувствовал звук скорее вибрацией лицевых костей. Жаль, что Дэйл Нуньес не остановил меня, подумал он. Откуда же я знал, что могу так сильно бояться?

Видимо, это и есть та нервная пружина, что приводит в действие психопатическую паранойю, сказал он себе. Это острое и неприятное ощущение того, что за тобой наблюдают. Это было, решил он, самое мерзкое из ощущений, которые у него когда-либо были; даже фактор страха был здесь не главным; чувство заметности, видимости было подавляющим, совершенно непереносимым.

Он вновь завел свой ковш; тот зарычал и снова принялся копать; почва и камни расступались перед ним и превращались в пыль, в энергию – или что там с ними делал ковш; сзади него выходил лишь мелкий пепел и ничего более. Механический его метаболизм поглощал остальное, так что туннель позади не оставался заваленным.

И, следовательно, он мог повернуть назад.

Но он не сделал этого. Он двинулся дальше.

Крохотный динамик его интеркома, устройства связи с комитетом убежища «Том Микс» далеко внизу, зажужжал и спросил: «Эй, президент Сент-Джеймс, с вами все в порядке? Мы ждем уже час, и вы не сказали ни слова».

Он ответил:

– Единственное слово, которое у меня есть… – и замолчал; зачем его произносить? Они уже слышали это слово и в любом случае знали, что он чувствует. И в любом случае – я их избранный президент, подумал он, а избранные президенты, даже подземных убежищ, таких слов официально не произносят. Он продолжил копать. Интерком смолк; они все поняли.

Десять минут спустя на него брызнул свет; масса земли, корней и камней хлынула ему на лицо, и, несмотря на очки и маску, а точнее,