— Ничего, — ответила та, не отрывая взгляда от Валиного живота, скрытого голубеньким фартуком, — смотрю, что-то ты поправилась. Видать, Тенгизик хорошо кормит.

— Не жалуюсь, — сухо проговорила Валя и отошла к прилавку, за которым ждала покупательница.

Когда она вернулась, Верка тихо и с укоризной произнесла:

— Ты мне голову-то не морочь, врушка несчастная. Сознавайся честно, залетела?

Валя поняла, что отпираться бессмысленно. Да и зачем — рано или поздно все обо всем узнают. Она молча кивнула и принялась взвешивать сардельки.

— Ну, даешь! — сочувственно протянула Верка. — Чего ж не избавилась?

— Долгая история, — со вздохом сказала Валя.

— В обед расскажешь, — потребовала Верка.

В обед Валя действительно поведала подруге обо всем, что с ней приключилось. Верка терпеливо и внимательно слушала, а когда она закончила, убежденно произнесла:

— Дура. Надо было последние бабки отдать, а ребенка вытравить. Ну, куда ты теперь?

— Рожу, — упрямо проговорила Валя, не поднимая на Верку глаз.

— И что дальше? К тетке своей младенца привезешь?

— Нет, не к тетке. Домой привезу, к матери.

Верка насмешливо качнула головой.

— За этим она тебя в Москву и посылала. Будто в вашем Ульяновске нельзя дитя нагулять!

— За этим ли, за тем — теперь поздно судить, — резонно возразила Валя. — Работать буду, денег им присылать. Вырастят, не помрут.

Верка скрестила руки на груди и глядела на Валю, как на тяжело больную.

— Дура, истинно, дура, — повторила она. — Папашка-то хоть в курсе?

— Нет пока.

— Вот козел! — Верка даже сплюнула в сердцах себе под ноги. Помолчала и добавила серьезно и с горечью: — А узнает, поди не обрадуется. У них, у мусульман, с этим строго — на своих только женятся.

— Да знаю я, — тихо и отчаянно проговорила Валя. — Все знаю, не трави душу.

На этом их беседа и завершилась. Через неделю Валя решилась и раскрыла перед Тенгизом все карты. Тот был вне себя, кричал, ругался, называл Валю «глупой девчонкой» и обманщицей. Под конец этой отвратительной сцены она не выдержала, сказала со спокойной обреченностью:

— Да уймись ты уже. Больно нужен, обойдусь без тебя.

— Что ты такое говоришь, Валя-Валентина! — вскипел Тенгиз. — Как это без меня? Я разве не отец? Просто думать нужно было, когда шла на такое!

— А тебе не нужно было думать? — язвительно заметила Валя. — Мог и сам кой о чем позаботиться. Да и потом — я тебе намекала, а ты, как дундук, ничего не понял.

— А! — Тенгиз безнадежно махнул рукой и повалился на тахту.

Полежал неподвижно, глядя в потолок на роскошную, пятирожковую люстру, потом потянулся к Вале, позвал вполголоса:

— Иди сюда. Иди ко мне. — И когда она, вся обиженная, надутая, все-таки приблизилась, села рядом, обнял, прижал к себе. — Ладно, что-нибудь придумаем. Лишь бы до отца не дошло раньше времени.

Валя горько усмехнулась:

— И до тетки.

…Так, постепенно, ее положение перестало было секретом для окружающих. Скоро о нем знал весь колбасный отдел. Девчонки отнеслись с пониманием, каждая обещала помочь, чем может. Зоя Васильевна стала следить, чтобы Вале поменьше доставалось покупателей, и все уговаривала сходить к врачу:

— Показаться надо, мало ли, какие нелады могут быть. Потом-то поздно будет.

В начале марта Валя снова позвонила домой и жутко расстроилась. Там все было хуже некуда. Танька лежала в больнице, нашли у нее что-то серьезное, но что — мать толком и сказать не могла, лишь всхлипывала в трубку и бормотала бессвязные фразы. Отец пил без просыху, денег, даже тех, что исправно присылала Валя, все равно не хватало. Вдобавок ко всему, двойняшки в школе съехали на сплошные двойки, и их грозились оставить на второй год.

С тяжелым сердцем Валя брела в магазин. Ноги ее утопали в сугробах — несмотря на то что зима по календарю закончилась, каждую ночь сильно мели метели, и улицы были завалены снегом.

В раздевалке она нос к носу столкнулась с Галиной. Вид у той был рассеянный и озабоченный, в руках она держала сотовый последней модели. Ее изящные, тонкие пальчики с длинными ноготками, покрытыми нежно-розовым лаком, быстро бегали по кнопкам, набирая эсэмэску.

— Здравствуйте, — поздоровалась Валя, с трудом преодолевая одышку от ходьбы по заснеженным тротуарам.

— Привет, Валюш, — пропела Галка своим сладким, медовым голоском, не отрываясь от экрана.

Валя принялась снимать куртку, слегка отвернувшись от Галины, чтобы той не слишком бросался в глаза ее распухший живот. Та тем временем закончила набирать текст, отослала сообщение и, удовлетворенная, спрятала телефон в сумочку.

— Что-то погода не балует. Опять метет, как на Рождество. — Галина покосилась на заиндевевшее окно. Потом мечтательно заулыбалась, жмурясь, точно кошка, пригревшаяся на солнышке. — На праздники махну в жаркие страны. Павлик взял тур в Тунис — хоть недолго, а отдохнешь от всей этой холодрыги да слякоти.

При упоминании о мартовских праздниках Валя невольно вздохнула. У самой у нее так и не получалось съездить в Ульяновск — каждая копейка была на счету, не до отгулов. Да и мать расстраивать прежде времени не хотелось: может, через месяц Таньке станет лучше, тогда и выдаст ей Валя горькую правду целиком и полностью.

Галина, хоть и была всецело поглощена собой, своими мечтами, а Валин вздох услышала. Подняла голову, удивленно похлопала ресницами.

— Что-то случилось?

— Нет, ничего, — поспешно проговорила Валя, завязывая тесемки фартука.

— А грустная почему?

— Устала. — Делать было нечего, Валя ляпнула первое, что пришло в голову, проклиная себя за то, что не сумела сдержаться, и тем самым привлекла ненужное внимание к своей персоне.

— Неужели? — Галина, точно Лиса Патрикеевна, начала приближаться к ней: один крохотный шажок, другой.

Вале даже показалось, что она вот-вот увидит за спиной менеджерши пышный лисий хвост, которым та заметает следы. Галка остановилась совсем рядышком, не сводя с нее чуть раскосых, тонко подведенных глаз.

— Странно. Ты ж никогда у нас не уставала раньше, всегда была, так сказать, в авангарде. — Взгляд ее переместился с Валиного лица ниже, еще ниже и, наконец, прочно зафиксировался на выступающем вперед фартуке.

Валя судорожно и нервно сглотнула, продолжая стоять перед Галиной неподвижно, как кролик перед удавом. Та, однако, ничего больше не говорила, только покашливала, мягко и музыкально.

— Я пойду? — нерешительно спросила Валя.

— Конечно. — Галина вновь приторно улыбнулась. — Конечно, иди. И уж сделай милость, не выматывай себя до предела.