— Я не шучу. — Валя начала медленно развязывать фартук.

— Постой, погоди, — засуетилась, захлопотала вокруг нее Зоя Васильевна, — ты толком скажи. За что увольняют-то?

— За то самое. — Валя похлопала себя ладошкой по пузу и добавила со злой иронией: — Спать, стало быть, с хозяйским сынком можно, а вот беременеть от него ни-ни.

— Обожди, я к ним схожу. — Зоя Васильевна рванулась было к выходу, но Верка цепко ухватила ее за руку.

— Куда? Станут они вас слушать! Вопрос решенный. Только с сердцем себе снова навредите. — Она обернулась к молчаливо стоящей в сторонке Вале. — У тебя с деньгами-то как? А то, может, одолжить?

— Не надо, обойдусь.

— Как знаешь. Ты, вот что, Валюха, завтра же бери билет и езжай до дому: на тебя глядеть больно — физиономия, точно мелом намазюканная. К матери поезжай, мать, она всегда все поймет, разберется, что к чему. Поняла?

— Да.

У прилавка недовольно зашумела какая-то тетка:

— Кончайте трепаться! Вам деньги за что платят?

— Пойду я, — с тоской сказала Валя. — Не поминайте лихом.

— Ты о чем? — Зоя Васильевна торопливым жестом смахнула слезы. — Ты позвони, если что. Вот номер. — Она вытащила из кармашка фартука карандаш и блокнот, вырвала листок, начеркала на нем цифры. — На. Обязательно позвони.

— Ладно.

— Ну, прощай, подружка. — Верка порывисто обняла Валю, прижала к себе, шепнула в самое ухо: — Помни, что я сказала, уезжай.

Та кивнула и пошла к выходу. Ноги слушались с трудом, будто на них висели кандальные цепи. Ребенок больно пинал под самые ребра.

Валя доплелась до раздевалки, сняла с вешалки свою куртку, сгребла ее в охапку и, подсев к телефону, набрала номер Тенгиза. Тот ответил почти тотчас.

— Слушаю.

— Это я, — мертвым голосом произнесла Валя.

— Да, я узнал. Ты где?

— В магазине. Пока что.

— Что значит «пока что»? — в тоне Тенгиза звучало искреннее недоумение.

— А ты не в курсе? Твой отец меня вышвырнул вон.

— К-как вышвырнул? К-когда? — Тенгиз даже заикаться стал от волнения.

— Вот, только что. Ты можешь приехать?

Он на секунду замялся.

— Немного попозже.

— Тенгиз, пожалуйста. Мне очень плохо. И нам нужно поговорить.

— Ладно. Минут через двадцать буду. Жди у входа. И смотри, без глупостей.

— Хорошо.

Валя не удержалась и шмыгнула носом. Потом повесила трубку и начала медленно, неуклюже одеваться. Просунула руки в рукава, замотала на шее шарф. Встала, глянула на себя в зеркало.

Мертвец, чистый мертвец. И, как назло, все в один день — и на работе облом, и самочувствие вконец подвело. Что с ней, черт возьми, происходит, давление, что ли, подскочило? Кажется, такое бывает на поздних сроках, хотя, какой у нее поздний срок, всего семь месяцев.

Через двадцать минут Тенгиз не приехал. Не приехал он и через сорок минут, и через час. Валя окоченела на морозе, ноги ее в сапожках заледенели, зубы начали выбивать дробь. Когда в глубине улицы наконец показался знакомый силуэт «десятки», она уже потеряла всякую надежду.

Тенгиз подъехал прямо к дверям универсама, посадил Валю, дал газу. Машина помчалась в сторону Ленинского проспекта.

— Что так долго? — запинаясь, проговорила Валя и со страхом глянула на вцепившиеся в руль руки Тенгиза.

— Ничего, — буркнул тот сквозь зубы, — с отцом говорил, по телефону.

— И что он?

Тенгиз, ничего не отвечая, продолжал гнать автомобиль. Когда до его дома остался квартал, он внезапно резко притормозил и свернул в глухой переулок.

— Ты куда? — Валя с удивлением увидела, что Тенгиз заглушил двигатель.

«Десятка» причалила к бровке и остановилась. Вокруг была темень, освещаемая одним-единственным, тусклым фонарем, и ни души.

— Сюда, — мрачно произнес Тенгиз, опуская руки с руля. — Здесь и поговорим.

— Прямо в машине?!

— Да. Я не могу тебя сейчас привезти к себе домой, туда с минуты на минуту приедет отец. Он вне себя, он… — Тенгиз в отчаянии помотал головой. — Ты даже представить не можешь. Не нужно было затевать все это.

— Ты ребенка имеешь в виду? — Вале вдруг стало спокойно, так спокойно, как бывает, когда наверняка знаешь, что надеяться не на что.

Она уже понимала, что Тенгиз скажет дальше.

— Ребенка, кого ж еще. Так хорошо все у нас было, а теперь… — Он низко опустил свою красивую, гордо посаженную голову, весь вид его выражал крайнюю степень уныния и растерянности. — Ты прости, Валя-Валентина, но нам… придется какое-то время не встречаться.

— Совсем? — почти беззвучно, одними губами, проговорила Валя.

Тенгиз кивнул и тяжело вздохнул:

— Может, тебе стоит уехать? Оставишь мне свой адрес, я постараюсь связаться с тобой, как только это станет возможно. Сразу после сессии, или… чуть позже.

Валя смотрела на него уже совсем без надежды, по ее щекам ползли слезы, которых она не замечала.

— Сговорились вы, что ли, все? Не могу я никуда уехать. Не могу!

— Почему?

— Потому! Не у всех родители владельцы супермаркетов! У нас там и так проблем невпроворот, сестренка хворает, в больнице лежит. Мать извелась с ней, а тут еще я свалюсь как снег на голову! Да что тебе объяснять, не поеду я, и конец! — Валя сердито и решительно закусила губу.

— Ты только не нервничай, Валя-Валентина, — забеспокоился Тенгиз, — тебе ведь нельзя, вредно.

— Ага, вредно! — Валя, уже не сдерживаясь, заревела в голос. — А предавать меня не вредно? А выгонять на улицу за семь месяцев примерной работы? Не вредно?!

— Не плачь, пожалуйста, умоляю. — Тенгиз принялся вытирать платком ее мокрое лицо. — Я дам тебе денег. Много не смогу, я ж сам не зарабатываю. Но все, что есть… — Он лихорадочно полез в карман куртки, пошарил там и вытащил пару мятых, зеленых бумажек. — На, возьми. Двести баксов, на первое время хватит. А там мы что-нибудь придумаем.

— Ты уже так говорил, — Валя с ожесточением оттолкнула его руку, — а сам ничего не придумал. И не придумаешь. Отец тебе невесту найдет, мусульма-анку-у… — Она зарыдала еще безутешней, сотрясаясь всем телом, чувствуя, как в животе все опасно напрягается, встает колом, и с хладнокровной обреченностью думая: «Пусть. Все равно. Мне теперь все равно. Никому я не нужна. Никому».

Тенгиз больше ничего не говорил ей в утешение, только тихонько и ласково поглаживал по плечу и украдкой совал в карман доллары.

Постепенно слезы иссякли, на смену им пришло отупение и сонливость. Валя взяла из рук Тенгиза платок, вытерла насухо щеки и подбородок, сделала глубокий вдох.