окна, а также встроенную в западную стену фреску с моющейся женщиной.

Последнее — это точно утащено из какой-то римской бани. Какие-то ловкие ухари сумели выдолбить эту фреску из стены, почти не повредив её, а также доставить сюда, вероятно, за очень большие деньги. Дропаней глянул на предмет интереса Эйриха и довольно усмехнулся.

— Красивая баба, — изрёк сенатор. — Пришлось две мины серебром заплатить, чтобы принесли в целости.

— Откуда? — поинтересовался Эйрих.

— Из брошенного римлянами поселения, что дальше на восток вдоль Дуная, — ответил Дропаней. — Так ты ответишь на мой вопрос?

— Рано ещё переселяться, — покачал головой Эйрих. — Да и договорённости с Аларихом пока не достигнуты вообще никакие.

— Да забудь ты о нём! — пренебрежительно махнул рукой сенатор. — Ты умный юноша, должен же умом понимать, что никакие договорённости с этим напыщенным павлином не выдержат испытания их исполнением. Он будет юлить и крутить круги, лишь бы ужаться и не дать нам того, о чём договорились. Буду откровенен, Эйрих — с Аларихом будет война. Визиготы нам братья, но Аларих себе на уме. Придётся силой брать у них то, что принадлежит нам по праву. Либо они уйдут, либо мы ничего не получим. Римляне — это опасный враг, это да, но думал ли ты о том, что будет после римлян?

— Думал, — ответил на это Эйрих. — Да, не верю я, что с Аларихом всё обойдётся миром. Он мнит себя рейксом всех готов, поэтому приемлет только повиновение.

— Поэтому нам нужно местечко, где все мы сможем остановиться, — произнёс Дропаней. — Местечко, где не будет врагов со всех сторон. Никаких гуннов, маркоманнов, гепидов и прочих неприятных народцев. Вижу лучшую картину — только мы и богатые, но беззащитные, римляне…

Эйрих думал обо всём, что только может прийти в голову сенатору Дропанею уже очень давно, с тех самых пор, когда решил, что надо брать Италию. Венетия и Истрия — это проходной двор. Её не удержать толком, не поселиться там с размахом. Надо идти дальше, а там Аларих и визиготы, и римляне, кое-где всё ещё способные к отражению нашествия.

На первый взгляд может показаться странным, что Гонорий может что-то предпринимать в Галлии, хотя в трёх дневных переходах от его столицы уже долгое время орудует Аларих с многотысячным войском. Но это только на первый и неопытный взгляд. Да, картина абсурдная, но объяснимая: легионы рассредоточены по всей разрушающейся империи, их снабжение сильно завязано на регионы, где они пребывают, и если комитатские легионы способны перемещаться по всей державе, то вот лимитаны практически никогда не могут уйти со своего лимеса. Вот и выходит, что у императора Флавия Гонория многие десятки тысяч воинов, несколько сотен тысяч ополчения, но нормальных войск мало, а ещё не все легаты этих нормальных войск верны. Точнее, большей частью они не верны, поэтому дёргать их куда-то попросту опасно. Позовёшь так одного на оборону Равенны, а завтра новый «солдатский» император пинком вышвырнет тебя из твоего дворца, на поругание голодной до развлечений толпы…

И ещё Эйрих сильно испортил жизнь Гонорию, когда уничтожил один из немногочисленных верных императору комитатских легионов. Но и узурпатору Константину он испортил вообще всё, сорвав авантюрный план по захвату Италии. Если бы незнамо как сумевший договориться с горными разбойниками Константин сумел бы осадить и взять Равенну, всё бы порядочно осложнилось, потому что он мало чем похож на Гонория. Узурпатор деятелен и разумен, поэтому, если официально установит свою власть, может сильно всё попутать в устанавливающихся новых порядках. Но тут вмешался Эйрих и сам Фатум…

«Выходит, что я действовал как стихия — уничтожал всё, что встречу, а, в итоге, хуже стало всем, кроме меня и народа готов», — подумал Эйрих. — «Даже Аларих в выигрыше, но и он не в полном: ему было бы выгоднее, сцепись Эдобих с войсками Гонория…»

— Есть у тебя такой край на примете? — спросил сенатор Дропаней.

— Всё, что у меня на примете, нужно брать силой, — вздохнул Эйрих. — Это я и пытаюсь провернуть, а меня отвлекают на всякую ерунду вроде помощи Алариху, который не особо-то в ней нуждается. Теперь у него всё отлично, римляне, не важно к какой стороне они себя относят, потеряли два легиона, а мы потеряли половину армии. Сенаторы мне в реализации большого переселения не особо помогают…

— Эйрих, я на твоей стороне, — произнёс сенатор. — Я все силы ложу на то, чтобы мы прекратили заниматься бесполезным копошением и топтанием на месте, но тот Сигумир уважаем среди воинов, к нему прислушиваются народные трибуны — это ты должен понимать и учитывать. Многим и здесь неплохо, кто-то даже, как я слышал, поставил постоянный дом в хорошем месте. Нам нужно торопиться, римлянам скоро конец и, в итоге, победит тот, кто первым займёт их земли. Это должны быть мы.

— Нужны новые роды в наше тесное сообщество, — решил пойти ему навстречу Эйрих. — Скоро я займусь этой задачей.

Он подразумевал, что роды, неважно какие, будут приобщаться с прицелом на присоединение выдвиженцев новых триб к Красной фракции. И Дропаней это прекрасно понял, потому что довольно заулыбался.

— Я рад, что мы смогли найти взаимопонимание, — покивал он. — Я передам своим сенаторам, что у нас есть поддержка самого претора Эйриха — это их воодушевит.

— Если есть какие-то полезные инициативы на примете — обращайтесь ко мне, обсудим и попробуем их продвинуть, — добавил Эйрих мёду. — Но взамен мне нужна полная солидарность.

— Что тебе нужно? — не понял его сенатор Дропаней.

— «Солидарность» — это единство, — объяснил Эйрих. — Имею в виду, что мы должны действовать сообща, блюдя наши общие интересы. Мой интерес — захватить Италию и заселить её остготами. Ваш, как я понимаю, тоже. Там полно отличных земель, которые ждут новых хозяев, но я считаю нужным совместно обдумать то, что будет после захвата этих земель. Ты думал о том, что будет, когда города римлян окажутся в нашей власти?

— Честно — не думал ещё, — покачал головой сенатор.

— А я думал, — вздохнул Эйрих. — Города требуют еды. Не будет еды — люди разбредутся кто куда. Это значит, что не будет никаких мастерских, производств, произведений искусств — ничего. Если мы ничего не предпримем, то Италия за пару-тройку колен превратится в нынешнюю Паннонию, только красивых руин будет гораздо больше.

— Еда, значит? — задумался сенатор.

Так-то Дропаней — умный человек, не просто так стал старейшиной в тридцать пять лет, после чего бессменно был им долгие тридцать два года. И он подтвердил мнение о себе, потому что задумался крепко, вспоминая всё, что знал о римлянах и их городах.

— Слыхивал я, дескать, зерно им везут