кто имел хоть малейший опыт такой жизни, знают, что она на девяносто процентов состоит из страха, сказал он, и я напомнил ему, что он только что говорил, будто лучше вести такую жизнь, чем читать о ней рэп, но я не это имел в виду, сказал он, ты сам знаешь, что это на девяносто процентов хаос, но Кико сказал, ах, о чем ты вообще, там проценты, тут проценты, как будто работаешь в банке каком-нибудь, понятно, что бывает тяжело, но есть и спокойные моменты, признай, плевать на цацки, но Аббе настаивал, послушай, чувак, девяносто процентов паники, поверь, всю ночь, когда ты один и не можешь уснуть и твои друганы, твои хреновы братья, в любой момент могут ударить тебя в спину, за просто так, не за бабло или типа того, не за какую-то тонированную тачку, чувак, за просто так, потому что они тоже боятся, и устали, и должны играть в эту хренову игру, сказать честно, Тони Монтана, вся фигня, этот треп, да я задолбался слушать это, кто-то вообще видел фильм целиком, они не знают, как он заканчивается, и я сказал: You think you kill me with bullets? I take your fucking bullets! [54], и Кико истерично заржал и сказал Арбену, что ему надо было пойти в политику или типа работать в организации по защите детей, ты не врубаешься, что это искусство, чувак, музыка, и ты говоришь неправду, многие не хвалят такую жизнь, читают рэп о страхе и самоубийстве, даже Бигги и компания это делали, но, короче, они ведь одновременно должны быть жесткими и настоящими, короче, им еще нужен респект улиц, и Арбен открыл окно и сплюнул. Настоящими, ta qifsha nanen [55], сказал он, вот это настоящее, и он закатал рукав и показал шрамы на предплечье, но я не хожу и не выпендриваюсь, и Кико ухмыльнулся и сказал, да-да, брат, ты крут, но ты не гангстер, ты, блин, мелкий вор, чувак, велосипедный вор, плюс ты стареешь, тебя грабят подростки, так что не принимай близко к сердцу, брат, но кто захочет читать об этом рэп, о нервах и бедности, о том, как быть сидящим на всяких веществах безработным, неудачником среди неудачников, сечешь, братишка, я о том, что глянь вот на свою машину, чувак, так себе реклама твоего образа жизни, и Аббе завелся и сказал, что мы можем выйти, если тачка такая дерьмовая, и как раз когда я подумал, что будет настоящая заваруха, пришел Ханссон и сказал, что ничего не вышло, парень не согласился на нашу цену и вдобавок за нами сейчас, вероятно, есть слежка, потому что этот чертов засранец нас не предупредил. И действительно, через три минуты нас остановили мусора. Они поставили нас в ряд там, около детского сада, прямо перед пялящимися детишками и персоналом, обыскали нас и «Мазду». Арбену пришлось оставить машину, но ни у кого из нас с собой ничего не было, так что нас сразу отпустили. Потом мы позвонили Диме, который через полчаса приехал и отвез нас домой, меня он высадил последним, и тогда выяснилось, почему у Арбена было такое плохое настроение. Его батю осудили, и ему предстояло отъехать на восемнадцать месяцев. Я подумал, что нужно его подбодрить, так что я позвонил и сказал, друг, у меня есть литр «Бакарди», не хочешь затариться колой и завалиться ко мне, немного бухнуть, в кубинском стиле? Он заржал надо мной и сказал, кончай придуриваться. Я спросил: почему? Он ответил, что нет сил, что собирается принять немного руфа [56] и посмотреть кинцо или что-нибудь. В кубинском стиле, сказал он. Ты больной на всю голову, чувак. Через два часа позвонил Ханссон. Он продал пласты. Время зарплаты, брат. На следующий раунд ты с нами? И на самом деле мне больше не хотелось, но я вспомнил, как мы в первый раз ездили к Кризу, чтобы затариться по-серьезному, и поехали все, кроме Марко, который дал заднюю, сказал, что мы сядем, а если не сядем, то бабло у нас конфискует какой-нибудь крупный дилер. Мы сказали, чувак, пеняй на себя, нам больше достанется, и потом все прошло хорошо, вообще без проблем, и мы кое-что заработали, не так много, но все равно, короче, чуток лишнего, пока он работал на разных своих работах, в черную, в белую, легально, но все равно был беден и пытался исправить оценки и все такое, а в итоге он пошел в какой-то клуб, чтобы развеяться, но чокнутый охранник начал его прессовать, пока Марко не психанул и потом получил пять или шесть месяцев за насилие в отношении лица на службе. Я навестил его на первой неделе срока, и он тогда сказал, что пожалел, что боролся, это было бессмысленно, поскольку всегда, в любом случае, делаешь неправильные шаги. Потом я вдруг оказываюсь перед Эльзой со всей кодлой за спиной. Что происходит? Она смотрит мне в глаза, а потом на лица вокруг меня. Ты с друзьями, говорит она. Новые лица. Только они халяль. Дима нервно хихикает. Я даю Эльзе деньги. У нее лицо тигрицы. Она бросает взгляд на купюры, складывает пополам и сует в карман. Я протягиваю руку. Остальные тоже хихикают. Спасибо, говорю я, слегка поспешно, до того, как она мне что-нибудь даст. Тебе спасибо, говорит она и берет меня за руку. Знай меру. Я прячу на себе пакетики и конверты, сложенные для нее маленькими детьми. Потом она достает большую упаковку и темно-синий рюкзак, протягивает мне и то и другое. Это отдадите Словаку, и он даст вам деньги. Действуйте осторожно. Сможете уйти вот этим путем чуть погодя, другие только что ушли, говорит она и показывает на заднюю дверь. Спасибо, говорю я. Да, ты уже говорил. Расслабься, все нормально. Она ухмыляется и поворачивается. На предплечье у нее большой шрам. На майке написано DOOM [57]. Мы выходим на улицу и потом снова в клуб через вход, охраняемый совершенно гигантским дядей с прической в стиле Ивана Драго, в черном бадлоне и с толстой золотой цепью поверх него. Хочешь что-нибудь выпить? – говорит мне Бекка. Нет, все норм, отвечаю я. Потом она рассказывает о парне, который попытался сыграть в героя. Он достал немного денег, говорит она, и ему захотелось пригласить меня на ужин. Мы пошли в какое-то место, типа фалафельной, только поприличнее, с персидской едой. Мы поели какой-то изысканный рис, который он любит, потом он сказал, что будет обо мне заботиться. Он пообещал, знаешь, так торжественно. Я