– Да, вот сочиняю любопытнейшую историю. А хочешь, станем сочинять вместе?

– Можно попробовать. – Святослав задул огарок, ловко достал его из подсвечника и заменил заранее припасенной на столе свечой. – Заботится о тебе служанка, свечи приготовляет. Любит, что ли?

Михаил поправил шелковый полосатый халат и пожал плечами:

– Вот еще, служанка! Мне больше они не интересны нисколько, я хочу если любви – то высокой, если страсти – то горячей. А что служанки могут дать? Разве только так, в начале.... И потом, их надобно после всего отсылать в деревню, а это хлопотно.

– Все-то ты знаешь, все-то ты испытал, – рассмеялся Святослав. – Погоди... – Он вгляделся в страницу рукописи. – Да это не Варвара часом?

Досадуя на себя за неосмотрительность (мольберт-то успел отвернуть, а вот про лист запамятовал. Про лист, где, рядом со строчками романа, как-то словно сам по себе возник ровный профиль Лопухиной!), Лермонтов схватил перо и пририсовал Варваре усы, тем самым делая ее похожей на лихого гусара.

– Не вижу никакой Варвары. А насчет служанок, ты прав. Гостил я у отца, а он любил дворовых девушек. А годы-то уже свое берут, хочется и не можется...

С деланым равнодушием Михаил рассказывал о своей связи с любовницей отца. Старик, развратив ее совершенно, сделал, сам того не зная, хороший подарок сыну. В поисках ласк девушка приходила каждую ночь и уходила лишь на рассвете. Потом, когда стал заметен грех, ее куда-то отослали, и, кажется, выдали замуж.

– Но я, конечно, благодарен ей за те пару сладких минут, которые она мне подарила, – говорил Лермонтов, пристально изучая глаза Святослава. Главное – чтобы и думать приятель не смел о его тоске по Варваре. Никто не должен знать. Страдать по женщине – это так пошло, низко и совсем не по-гусарски! – А госпоже Бахметевой я искренне желаю дожить в счастии до серебряной свадьбы. Ежели к тому времени оно – счастие – Варваре Александровне не наскучит. Когда наскучит – я смогу ее утешить. Но покамест она не просит меня об этом... Святослав, как ты смотришь на визит известно в какое заведение? Выпьем шампанского, вы...

– Я согласен, – быстро сказал Святослав и залился краской. – Выпьем, поговорим с девушками.

– Ты – как девица, крепкого словечка стыдишься. – Лермонтов подошел к висящему на стене зеркалу и, прикусив губу, повернулся к нему щекой. – Пожалуй что, надо попросить подать бриться.

– Но разве не надо тебе завтра ехать в Царское Село в караул?[23]– Надо, конечно. Но когда гусары отказывались от вина да от девушек?..

* * *

Девонька, девонька, как же ты так?!

Видимо, сорвалась вниз, с самой высокой площадки лестницы, поднимающейся под купол башни. Сложно сказать, сколько здесь метров, возможно, даже в общей сложности этаж четвертый выйдет. Еще и эта декоративная металлическая плита внизу. У горничной – как же ее звали, Танечкой, что ли? – нет ни малейшего шанса.

Перебираюсь через ограду, бросаюсь к распластанному окровавленному тельцу.

Жива... Изо рта вытекает кровь, губы шевелятся, словно силятся что-то сказать. Пульс неровный.

– Что? Что, Танечка? Потерпи, сейчас врача вызовем. – Боковым зрением я различаю: Вовчик уже тыкает в кнопки сотового телефона. – Все хорошо будет, девочка. Вот, там Володя в «Скорую» звонит. Врачи быстро приедут, только потерпи, они помогут! Знаешь, какие сейчас возможности у медицины, в любой ситуации помочь можно!

Как она мучается, бедная...

Я бормочу слова утешения и понимаю, что на самом деле все очень плохо. Визуально определяются правосторонние переломы ребер, еще вижу сломанную ключицу, сильно повреждено правое предплечье.

Стараюсь не смотреть ей в глаза.

Мне страшно, она может прочитать в них то, что знает любой эксперт, хотя бы раз вскрывавший падение с высоты. Минимум – разрывы легкого, печени, селезенки, очаговые и обширные кровоизлияния. А, как правило, к этому еще добавляются переломы костей свода и основания черепа, разрывы твердой мозговой оболочки, осколки на месте костей черепных ям. Здесь, конечно, до таких серьезных повреждений дело не дошло – иначе была бы кома, никаких стонов и осознанных взглядов. Но все же голова пострадала. У девочки – густые русые волосы, они маскируют возможные травмы. Вижу только, как выбившаяся из прически прядь окрашивается в красный...

Многообразна жизнь. И смерть. И те же падения с высоты, порой такие случаи бывают, диво дивное. Не так давно вскрывала труп мужчины, упавшего примерно с такой же высоты, как и Танюша – этаж третий-четвертый. Наружных повреждений вообще не было, а внутри – пополам аорта, жалкие кровоизлияния вокруг аорты и корней легких, кровоизлияние под оболочки мозжечка. Умер от большой внутренней кровопотери из аорты, в плевральные полости натекло. Мужчина был очень полным, возможно, поэтому обошлось без переломов. Или упал на мягкую поверхность? Не помню уже, слишком много работы, нюансы быстро теряются в сплошном потоке текучки...

Я бормочу какие-то утешения, а про себя думаю: «Умирай скорее. У тебя травмы, не совместимые с жизнью, и если даже довезут до реанимации, это только продлит твои мучения».

Наверное, все-таки судебная медицина – специфическая отрасль. Среди врачей принято условное правило – жизнь любой ценой. Но истину об этой цене знают только пациент и судмедэксперт. Недавно я вскрывала труп женщины, умершей от туберкулеза. Болезнь поразила не только легкие – почки, сердце, даже кишки. А рак с метастазами... Бывает, все-все нафаршировано желто-белыми узлами – печень, легкие, почки. Какие обезболивающие препараты, если болезнь непрекращающимся пылающим пожаром сжигает внутренности и болит каждый вздох и каждая секунда...

У смерти часто бывают счастливые лица. Люди, страдавшие от тяжелых заболеваний, уходят с радостью. Освобождение от страданий делает их черты спокойными, светлыми, счастливыми. Не знаю, распространяется ли библейское «не убей» на эвтаназию. Мне кажется, здесь что-то обществом не правильно понимается, прекращение адских мук не есть убийство. Кто-то говорит: значит, этот человек должен уходить так, мучаясь и страдая. Но почему тогда мы применяем обезболивание в стоматологии, наркоз в хирургии? Если считать, что надо испить чашу физических страданий целиком и полностью, то медицина в принципе дело не богоугодное. Но никто же не отказывается от достижений медицинского прогресса! Так почему, когда смерть неизбежна и есть желание страдающего больного умереть, не облегчить уход?..

Впрочем, все эти рассуждения к Тане не имеют никакого отношения. Несмотря на боль, она очень хочет жить, бедная умирающая девочка.