– Я такое говорила?

– Повторяю слово в слово.

– Не удивительно, что все так меня любят.

Некоторое время она над этим размышляла, пока н/с номер 3 Клосински не взбежал по ступенькам в ее офис.

– Капрал Бах, мы наконец что-то увидели, – сообщил он.

Бах посмотрела на большой полукруг из более трехсот плоских экранов на стене напротив ее стола. Ниже экранов сидели работники ее смены, каждый за столом с консолью, и каждый мониторил десяток небольших экранов. Основная часть больших экранов отображала текущую информацию о миллионах объектов, за которыми следили радары, камеры и компьютеры. Но добрая четверть их сейчас показывала изогнутые пустые коридоры, где ничто не двигалось, или столь же безжизненные комнаты. В некоторых комнатах можно было увидеть скелеты.

Все трое уставились на самый большой экран на столе у Бах и неосознанно подались чуть ближе, когда начало формироваться изображение. Поначалу это были лишь цветные полосы. Клосински сверился с инфопанелью на запястье.

– Это снимает камера 14-П-дельта. Она на прогулочной палубе. Большая часть этой палубы – нечто вроде бульвара с магазинами, театрами, клубами и так далее. Но в одном секторе есть VIP-номера, остались с тех пор, когда на станцию прилетали посетители. Эта камера расположена возле президентского номера.

– А что не так с картинкой?

Клосински вздохнул.

– То же, что и со всеми. Камеры старые. Только около пяти процентов из них более-менее работают, что само по себе чудо. Компьютер на Чарли пытается не подпустить нас к любой из них.

– Я предполагала, что он так и поступит.

– Еще через минуту… вот! Видите это?

Бах видела лишь участок коридора – возможно, чуть более вычурный по сравнению с картинками на стене, но далеко не VIP, по мнению Бах. Она смотрела на экран, но там ничего не менялось.

– Нет, сейчас ничего происходить не будет. Это запись. Мы сделали ее, когда камера включилась в первый раз. – Он пробежался пальцами по инфопанели, и на экран вернулась разноцветная статика. – Я ее перемотал. Следите за дверью слева.

На этот раз Клосински остановил запись, когда на экране появилось первое узнаваемое изображение.

– Это чья-то нога, – показал он. – А это хвост собаки.

– Похож на хвост шелти, – заметила Бах.

– Мы тоже так подумали.

– А что насчет ноги?

– Посмотрите на дверь, – сказал Штейнер. – Относительно двери нога выглядит довольно маленькой.

– Вы правы, – согласилась Бах. Ребенок? – Ладно. Наблюдайте за этой камерой круглосуточно. Полагаю, если бы в той комнате имелась камера, вы бы уже сказали.

– Думаю, важным персонам не нравится, когда за ними наблюдают.

– Тогда продолжайте начатое. Активируйте все камеры, какие только сможете, и записывайте все. А мне надо доложить об этом Хефферу.

Она начала спускаться из своего лишенного стен офиса, поправляя кепи под углом, который, как она надеялась, придаст ей бодрый и деловой вид.

– Анна, – окликнул ее Штейнер.

Она обернулась.

– Как отреагировал Хеффер, когда ты напомнила, что Танго Чарли осталось жить всего шесть дней?

– Швырнул в меня трубку.

* * *

Чарли положила Конрада и Хельгу в ящик для щенения, где уже лежали Дитер и Инга. Все четверо скулили, что было естественно, но они заскулили иначе, когда к ним запрыгнула Фуксия, уселась на Дитера, потом улеглась на бок. И Чарли подумала, что ничто не звучит или смотрится более целеустремленным, чем слепые, голодные и новорожденные щенки.

Малыши отыскали набухшие соски, и Фуксия захлопотала над ними, вылизывая животики. Чарли затаила дыхание. Это выглядело почти так, словно она пересчитывала свое потомство, а этого точно допустить было нельзя.

– Хорошая собака, Фуксия, – проворковала она, чтобы ее отвлечь, и это сработало. Фуксия посмотрела на нее, сказала «у меня сейчас нет для тебя времени, Чарли», и вернулась к своим обязанностям.

– Как прошли похороны? – спросил Тик-Так.

– Заткнись! – прошипела Чарли. – Ты… ты идиотина! Все в порядке, Фукси.

Фуксия уже лежала на боку, кормя щенков и более-менее игнорируя Чарли и Тик-Така. Чарли встала и прошла в ванную. Она закрыла и заперла за собой дверь.

– Похороны были пречудесные, – сказала она, пододвигая стул к огромной мраморной раковине и забираясь на него.

За раковиной вся стена была зеркалом и, стоя на стуле, она могла видеть себя. Чарли распушила свои светлые волосы и критически их рассмотрела. В нескольких местах они спутались.

– Расскажи мне о них, – попросил Тик-Так. – Хочу знать все подробности.

И она рассказала, замолкнув на миг, чтобы понюхать подмышки. Когда она надевала скафандр, то потом всегда очень сильно пахла. Забравшись на широкую мраморную полку, она обошла раковину и повернула золотые хвосты двух дельфинов, прыгающих в нее. Из дельфиньих клювов полилась вода. Она села, свесив ноги в раковину, и продолжила рассказ, поворачивая то один хвост, то другой, когда вода становилась слишком горячей.

Прежде Чарли мылась в большой ванне. Та была настолько велика, что больше годилась для плавания, чем купания. Как-то раз она поскользнулась, ударилась головой и едва не утонула. Теперь она обычно мылась в раковине – пусть и не настолько большой, но намного более безопасной.

– Самой чудесной частью была роза, – сказала она. – Я так рада, что ты об этом подумал. Она все вращалась, и вращалась, и вращалась…

– Ты что-нибудь сказала?

– Я спела песню. Гимн.

– Можно мне его услышать?

Чарли погрузилась в раковину. Когда она положила голову на сложенное полотенце, вода поднялась ей до подбородка, а ноги ниже колен свесились с другого края. Она чуть опустилась, чтобы рот оказался под водой, и побулькала.

– Я могу его услышать? Мне хотелось бы послушать.

– Господь да хранит…

Тик-Так послушал один раз, потом гармонично присоединился, когда она запела вновь, а на третий раз вместо пения добавил партию органа. У Чарли опять навернулись слезы, и она вытерла их рукой.

– Время для моем-моем, – подсказал Тик-Так.

Чарли села на краю раковины, свесив ноги в воду, и намылила тряпичную мочалку.

– Моем-моем возле носа, – пропел Тик-Так.

– Моем-моем возле носа, – повторила Чарли и усердно потерла лицо.

– Моем-моем без вопросов. Моем-моем мы везде. Моем попу и знаешь где.

Тик-Так провел ее через ритуал, который она совершала так давно, что даже не помнила, насколько. Несколько раз она захихикала, услышав новые строчки. Тик-Так всегда их сочинял. В конечном итоге она стала самой чистой девочкой на свете, не считая волос.