Мои размышления прервало странное хлюпанье со стороны соседнего стола. Я присмотрелся.

Ишь ты! Моё снайперское упражнение имело последствия. Вязко-мерзкие слюни шлепнулись на верхнюю губу каратиста, и, похоже, он на вдохе втянул их себе в ноздрю. И теперь, похоже, задыхался, не приходя в сознание. Забавно. Вот будет прикол, если он от моего плевка задохнется! Обломится тогда Захаров с суперисходником. Приятно будет навредить этому уроду таким нестандартным образом.

Но моим надеждам не суждено было сбыться. Каратист закашлялся, харкнул в стену моим подарком – и пришел в себя. Несколько секунд похлопал глазами, фокусируя зрение, после чего выдал:

– Где я?

– В поликлинике, – сказал я.

– Чего? – каратист с трудом повернул голову в мою сторону. – В какой поликлинике?

– В той, куда сдают для опытов таких шариков, как ты, – хмыкнул я. – Мультики в детстве не смотрел, что ли?

– Не до мультиков мне было в детстве, – хмуро бросил каратист.

– Понятно, – кивнул я, насколько позволяла частично парализованная шея. – Я так и подумал. Детства у тебя не было. Ты как родился, тебя сразу в армию призвали.

– А ты чего против армии-то имеешь? – прищурился каратист. – Сам-то служил?

И тут я начал ржать. Ну реально смешно. Лежат два парализованных тела, которые того и гляди в переработку пустят, и выясняют, кто из них круче. Ну и еще нервное напряжение сказалось, конечно, для снятия которого организм сам включает защитные механизмы, чтоб с катушек не слететь. И смех из них – самый лучший. Говорят, он еще и жизнь продлевает. Правда, в нашем случае вряд ли он мне ее продлит…

– Слышь, ты, хорош уматываться, – мрачно бросил каратист. – От твоего гогота уши закладывает. Лучше объясни, почему я не могу пошевелиться. Да и ты, смотрю, тоже.

Я ржать перестал. Отпустило. Проржался – и полегче стало. Хороший способ антистрессовой терапии. И объяснил.

– Вот гад этот академик! – душевно так произнес каратист. – Паскуда учёная. Ладно, разберемся. Тебя вроде Снайпером звать, верно?

– Есть такое дело, – хмыкнул я.

– Позывной, что ли?

– Типа того.

– А мой позывной – Мутант… Был в армии.

– В тему позывной, – заметил я. – Захаров так и сказал про тебя – мутант из мутантов. Только здесь такой позывной не прокатит. Крикнешь в Зоне: «Мутант!» – и половина народа за автоматы схватится. А вторая половина – за штаны, в которые наложит с перепугу.

– Тогда можно просто – Андрей Краев.

– Тоже не в тему, – отверг я предложение. – Человеческие имена-фамилии среди сталкеров не в моде и применяются только в особых, очень индивидуальных случаях.

– Понял, – отозвался Андрей. – Охотник пойдет? В моем мире, бывало, меня и так звали.

– Вот это другое дело, – одобрил я.

– Вижу я, нормальный ты мужик, Снайпер, – сказал Краев. – И это, не обессудь, что я тебя подстрелил. Академик мою девушку, считай, в заложники взял и сказал, что отпустит ее, если я тебя приволоку.

– Девушку? – переспросил я. – Ну-ка, расскажи поподробнее.

Он рассказал. М-да. Вполне в духе Захарова.

– Кстати, он тут про твои суперспособности распинался, – напомнил я. – К чему бы это, интересно?

– Были такие, – вздохнул каратист. – Да сплыли после того, как я в ваш мир попал. А может, это связано с тем, что вырубился я после удара моей машины об дерево… Атрофировались нафиг.

«Атрофировались…»

Слово, будто рыболовный крючок, зацепилось за мысль – и вытащило из памяти то, что чудом не забылось за ненадобностью.

– Захаров говорил, что они у тебя не атрофировались, а типа в анабиозе находятся. И будто есть теория, что на грани жизни и смерти спящие суперспособности могут проснуться.

– На грани жизни и смерти? – переспросил Краев. – То есть, когда я концы заворачивать начну, мой организм может всё вспомнить?

– Или мой, – задумчиво проговорил я. – Хотя, как я понимаю, у тебя шансов больше. Академик сказал, мол, мои утраченные таланты его приборы вообще не показывает. Зато твои на них видно как на ладони.

– Видно, значит, – криво усмехнулся Охотник. – Значит, будем пробовать, если видно.

И, мощно выдохнув, больше не вдохнул.

Я с сомнением смотрел на него. Если этот Андрей из параллельной вселенной решил таким образом самозадушиться, то вряд ли у него что-то выйдет. Дыхание процесс рефлекторный, а рефлексы сильнее разума. Ну и инстинкт самосохранения никто не отменял. Может, какой-нибудь тибетский монах, искушенный в тайных практиках, и сумел бы таким образом ластами хлопнуть. Но вряд ли такое под силу простому спецназовцу, пусть даже очень сильному и волевому.

И я оказался прав. Как только лицо Краева начало синеть, в его грудь с жутким хрипом ворвался воздух. С полминуты Охотник тяжело дышал, а потом выдохнул:

– Твою ж… Тысяча прапорщиков… Ехихиньская маханька…

– Что? – не понял я.

– Ничего… Ни хрена ничего не выходит…

– И не выйдет, – вздохнул я.

– Не выйдет? – нехорошо оскалился Андрей. – Этот урод собрался из моей девушки какую-то пакость сделать, а ты говоришь, не выйдет?

– Да что можно сделать… – начал было я.

И услышал жуткий хруст. Такой звук бывает, когда голодный волк вгрызается в плоть только что убитой жертвы, мощными челюстями перегрызая толстую мышцу.

Оказывается, когда человек откусывает себе язык, звук получается точно такой же. Охотник выплюнул на пол окровавленный кусок мяса. Нехило так отгрыз однако, прям под корень, насколько смог его вытянуть вперед. Волевой парень, ничего не скажешь. Страшный человек. Многие хорошие бойцы могут рвать зубами врагов. Но очень мало кто сможет вот так, по-самурайски, откусить кусок от самого себя.

Изо рта Краева хлынула кровища. Я-то знаю, что такое артериальное кровотечение. На метр хреначит, как из брандспойта. Правда, сразу же напор ослабевает, и кровь начинает литься свободно, пульсирующей струей, практически мгновенно образуя на полу внушительную багровую лужу. При таких ранениях смерть наступает в считаные минуты.

Первым моим побуждением было заорать, позвать на помощь. Надо же, нормальный порыв нормального человека. Вот уж не ожидал от себя такого! Но, слава Зоне, он быстро прошел. Не для того этот парень себе язык отгрыз, чтобы его спасали. Нас с ним спасать поздно, нам и так и так кранты в лапах Захарова, потому что вот так лежать обездвиженным бревном, инкубатором собственных клеток для нужд поехавшего крышей ученого – это хуже смерти. Поэтому я просто смотрел, как Охотник истекает кровью.

Даже удивительно, сколько ее в человеке. Льется и льется. Меньше чем за минуту уже весь этот Краев в ней, стол в ней, и, думаю, на полу лужа офигеть какая. Только мне не видно, собственное плечо загораживает. Что бы там ни говорили, но есть и четвертая вещь, от которой трудно оторвать взгляд, – это как человек истекает кровью. Поэтому я просто лежал и смотрел, хотя шея уже нереально затекла от неудобного положения, аж в глазах мушки мельтешить начали. И, похоже, глюки начались. Потому что показалось мне, будто частично залитая кровью татуировка на руке Охотника довольно-таки энергично шевельнулась. Раз. Другой. Третий…