– Почему?

– Она меня от одноклассника нагуляла, еще до выпускного. Потом того в армию забрали, а она родила. А из армии он в Болхов не вернулся уже. Он в танцевальном кружке занимался, и его в военный ансамбль взяли, говорят. В Москву, в самый главный.

– Ансамбль Александрова?

– А я откуда знаю?

– Так его, что ли, Калиной звали? – не понял Левертов.

А кто б такое понял!

– Нет, – вздохнула Танька. – Не знаю, как его звали, мать не говорит. А Калиновной она меня назло записала.

– Кому назло?

– А вам! Которые в Москве, и вообще. У нее прадед Калина был. Или даже прапрадед, точно не знаю. «У нас тут все свое, мы и своим умом проживем!» – зло передразнила Танька. – Обиделась, что парень ради Москвы бросил.

– Ее можно понять.

– Ну и понимай! А я не собираюсь.

Настроение от этого разговора у Таньки испортилось. Даже голова заболела, даже в ушах загудело. В машину она села молча, забилась в угол на заднем сиденье и всю дорогу до Сокола молчала. Левертов сидел впереди рядом с водителем, и молчал тоже, и не обернулся к ней ни разу.

Когда приехали, Танька сразу поднялась в свою комнату, легла на кровать и отвернулась к стенке. Когда Евгения Вениаминовна позвала ее ужинать, она сказала, что не пойдет, потому что голова болит. Голова в самом деле болела, Танька так и уснула с этой болью.

Проснулась она среди ночи от того, что страшно хотелось пить. Не только во рту пересохло, но и в горле, и даже в животе. И голова уже не болела, а гудела, раскалывалась. Танька с трудом добрела до выхода из комнаты, а вниз по лестнице не сошла, а прямо сползла. Не зажигая свет, она открыла на кухне кран и стала жадно пить, ловя ртом струю.

Она не слышала своих шагов, шума воды, вообще никаких звуков не слышала из-за звона в ушах, и ей казалось, что все это она делает тихо. А зря казалось – вспыхнул свет, и Евгения Вениаминовна спросила:

– Таня, что с тобой? Ты заболела?

– Нет… – с трудом выдавила Танька и закашлялась.

Кашлять было больно, потому что щипало щеки. Как-то странно, изнутри щипало. От света и глаза сразу заболели так, будто на них кто пальцами во всю силу надавил.

Евгения Вениаминовна потрогала ее лоб ладонью и сказала:

– Как же нет, когда ты вся горишь! Пойдем, ляжешь, и измерим температуру.

Температура оказалась сорок градусов, и Евгения Вениаминовна позвонила в «неотложку», хоть Танька и просила не звонить, потому что боялась, что ее заберут в милицию. Ее и хотели забрать – не в милицию, а в больницу, но потом сделали укол, чтобы сбить жар, и все-таки разрешили подождать до утра.

Всю ночь она не спала, но и не бодрствовала, а плавала в каком-то жарком мареве. Евгения Вениаминовна каждый час заходила, чтобы напоить ее теплым чаем с лимоном и обтереть водкой, а Левертов вообще сидел в ее комнате все время, хоть ничего и не делал.

Выныривая из жара, Танька видела, что он читает толстую книжку, пришпилив к ней маленькую лампочку на прищепке. Она смотрела на него и думала, что хорошо бы болеть долго-долго, а лучше всю жизнь. Чтобы всегда он вот так сидел у ее кровати с книжкой, сосредоточенно нахмурив брови – не разбирает, что ли, про что там в этой книжке написано? – и лампочка высвечивала только его лицо из сплошной тьмы, и время от времени он поглядывал бы на нее ничего не выражающим взглядом.

Утром пришла участковая врачиха и, увидев Таньку, сразу сказала:

– Да у нее же корь! Видите сыпь? На шее, за ушами. Уже и на живот переходит.

– Где? – Евгения Вениаминовна даже руками всплеснула. – Как же я ночью не заметила?

– Ночью, может, и не было. А сейчас проявилась. Девочка контактировала с больными?

– Да как будто бы нет… – удивленно проговорила Евгения Вениаминовна. И вдруг воскликнула: – А Гербольды! Почему Ваня и Нэла были не в школе, когда ты у них гостила? – спросила она у Таньки.

– Не знаю… – прохрипела та. – Они здоровые были…

– Я сегодня же выясню, – сказала Евгения Вениаминовна.

Эта врачиха тоже предложила отправить Таньку в больницу, но Евгения Вениаминовна сказала, что знает, как ухаживать за больным корью, и ребенку будет лучше дома. Врачиха выписала рецепты и ушла.

И Танька стала болеть. Не было в ее жизни большего счастья! Жар через несколько дней прошел, но вставать Евгения Вениаминовна не разрешала – говорила, можно заработать осложнения. И она лежала в кровати, читала сказки Андерсена – книжка была старая, с такими красивыми картинками, каких Танька нигде не видала, – пила клюквенный морс и крепкий куриный бульон, ела фрикадельки и картофельное пюре, такое нежное, что само проскакивало в живот… Все это было так хорошо, так прекрасно, что Танька в самом деле мечтала, чтобы болезнь не кончилась никогда.

Одно только было жалко: Левертов к ней не заходил. Танька решила, что днем он на работе, а спать, наверное, перебрался из своей комнаты вниз, на диван в гостиную, потому она его не видит и даже не слышит за стеной. Выйти из своей комнаты и посмотреть, так ли это, она не решалась: Евгения Вениаминовна говорила, что надо соблюдать карантин.

Выяснилось, что Танька в самом деле заразилась от Вани и Нэлы. Они только что переболели корью, им даже в школу ходить еще не разрешили, когда она с ними познакомилась. Евгения Вениаминовна возмущалась такой безответственностью брата с сестрой, а главное, их родителей, но Танька была им очень даже благодарна. Заболела – и лежит себе, и все у нее хорошо, а была б здоровая… Что с ней было бы сейчас, если б не корь, не хотелось даже думать.

Через неделю Евгения Вениаминовна разрешила ей ходить по дому, но на улицу запретила даже выглядывать.

И вот та уехала на работу в институт, где два раза в неделю вела занятия по французскому языку, а Танька сидела в большой комнате на диване и рассматривала содержимое отделанной перламутром китайской шкатулки. Маленькие ножницы с блестящим камушком вместо гвоздика, веер с драконами, серебристая атласная лента, длинные булавки с фигурками ангелов на концах, непонятная блестящая полоска с круглыми дырочками, зеркальце, украшенное бронзовыми цветами… Потом она взяла альбом со старыми фотографиями. На них были родственники Евгении Вениаминовны – дамы в длинных платьях и с необычными прическами, которые Танька тщательно изучила, мужчины в пенсне, девчонки в бантах и пухлые мальчишки, наряженные почему-то в платьица с кружевами…

Она рассматривала их лица, поглядывала то на окно, за которым шел нескончаемый дождь, то на картинку, про которую Евгения Вениаминовна сказала, что на ней изображены Дары волхвов, а Танька постеснялась спросить, кто такие волхвы и кому они что подарили… И тут открылась дверь и вошел Левертов.

– Привет, – сказал он. – Ну как, выздоровела?

«Нет!» – чуть не заорала Танька.