Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ямал почти всегда закрыт льдами, – объяснял морской плотник. – Святые угодники надоумили не ходить вокруг носа, а устроить на Ямале волок между речками Зеленой и Мутной. Там цепочка озер, много рыть не пришлось. Протащишь ладью волоком и дальше по речке в Обскую губу. Там всегда дует попутный северный ветер. Развернешь парус и летишь как на крыльях до заворота на реку Таз. От заворота уже рукой подать до Мангазеи.
Если верить рассказам губянина, Мангазея по своим размерам превосходила Тобольск. В острог въезжали через проездную Спасскую башню. На стенах стояли девять затинных железных пищалей, обращенных жерлами в сторону тундры. Две церкви сияли золочеными маковками под незаходящим летним солнцем. На ручьях Осетровке и Ратиловке, впадавших в Таз, стояло на якорях по тридцать кочей. На берегу теснились избы и амбары, выстроенные на подушке из щепы и бересты, чтобы уберечься от вечной мерзлоты. Тундру наполняли тысячи промышленников, потянувшихся за северным счастьем. Здесь нищий в одночасье становился богатеем.
– Прикинь! – считал на пальцах губянин. – Пошатаешься по Лукоморью одно лето, выменяешь у самоедов две дюжины седых соболей али пару черных лисиц. Седых соболей потом продашь в Мангазее рублей по пяти каждый, а за черных лисиц можно взять рублей по пятьдесят! А на Руси добрая изба стоит десять рублей, пять лошадей – тоже десять. Одна торба мехов, и поднял хозяйство!
От этих расчетов в рублях и лисах у разгоряченного Александра Желябужского голова кружилась сильнее, чем от вина. Вернувшись из кабака, он подлетел к старшему брату с просьбой замолвить за него словечко перед князем-воеводой, дабы тот отпустил его на промысел в Мангазею. Иван Желябужский оторопело воззрился на брата:
– Алексашка, ты совсем разум пропил? Князь-воевода просит у великого государя указа, чтобы навсегда разорить это притонное место, а ты хочешь в Мангазею?
– Чем ему не угодила Мангазея? – недоумевал Александр.
– Рек премудрый царь Соломон в книге Екклезиаст, глава первая, стих осьмнадцатый: «Во многия мудрости многия печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». По-простому сказать: много будешь знать – скоро состаришься. Сиди в Тобольске смирно!
Князь Куракин мрачнел всякий раз, когда слышал о Мангазее. Острог в тундре был построен при Борисе Годунове. Из Тобольска в богатые зверем земли был послан князь Мирон Шаховской и Данила Хрипунов с отрядом казаков. Поход сопровождался несчастьями. В Обской губе попали в жестокую бурю, три коча погибли, две коломенки прибило к берегу, мука и толокно подмокли, а соль потонула. Казаки раздобыли у самоедов оленей, нагрузили нарты поклажей. Отряд шел на лыжах. По пути на казаков напала тундряная и кровавая самоядь, убила до тридцати человек. Раненый князь Шаховской и шестьдесят казаков, пав на оленей душой и телом, чудом сумели уйти от погони.
Долго не было вестей от князя, и его сочли погибшим. В Тобольске подозревали, что самоеды учинили погром при подстрекательстве и даже при участии русских торговых людей, не желавших пускать царских воевод на вольные земли. Дабы вытравить крамолу, из Тобольска направили усиленный отряд на девяти кочах, двух морских лодках и двух дощаниках. Отряд состоял из трехсот человек литвы, казаков и стрельцов и вез две скорострельные пищали, а к ним четыреста ядер. Когда эта грозная сила добралась до реки Таз, выяснилось, что князь Шаховской жив и успел заложить острог, названный Мангазеей по Мангазейской земле, а отчего такое название, никто точно не помнил. Вроде бы по самоедскому роду, кочевавшему в этих местах.
В острог зазвали лучших из самоедов и сказали им жалованное царское слово, что «прежде сего приходили к ним в Мангазею и Енисею вымичи, пустозерцы и многих государевых городов торговые люди, дань с них брали воровством на себя, а сказывали на государя, обиды, насильства и продажи от них были им великие, а теперь государь и сын его царевич, жалуя мангазейскую и енисейскую самоядь, велели в их земле поставить острог, и от торговых людей их беречь, чтоб они жили в тишине и покое». В Мангазейский острог посадили воеводу, двух подьячих съезжей избы, таможенного голову, палача, пять толмачей, знавших самоедский язык, стрельцов и казаков. Приплывай и занимайся промыслом, только плати пошлину и не торгуй заповедным товаром.
За игрой в шахматы князь Куракин объяснял Ивану Желябужскому:
– Про свою нужду дозволено брать в тундру один топор, да ножей по два или по три, по саадаку и по рогатине, а больше того им оружия брать не для чего. А паче всего нельзя торговать заповедным товаром – пищалями, зельем, саблями, луками, стрелами, доспехами, копьями. И меха не дозволено покупать, покуда самоеды не сдадут ясак толмачам и целовальникам.
– Вестимо, прежде всего надобно соблюдать государеву прибыль, а нужда подлых людишек суть дело десятое, – кивал головой дядя.
– Ты, Иван Григорьевич, верно мыслишь. Государь и бояре имеют неустанное попечение о народе. Вот только беда – наш народишко корыстен и неразумен, упорно норовит обмануть казну.
– А воеводы на что? Воеводы должны строже взыскивать! – советовал дядя.
Легко сказать! Таможенный голова и подьячий в Мангазее не могли уследить за промышленными людьми, уходившими на промыслы за тысячи верст. Заповедный товар выгружали с кочей, не доплывая до острога, и переносили в тайные зимовья в глубине тундры. К тому же толмачи, целовальники и подьячие были нечисты на руку. Сданных в качестве ясака добрых соболей и лис они подменивали на худых и негодных, записи в таможенных и ясачных книгах подчищали. И хотя они божились, что просто исправляют ошибки, сделанные полуграмотными сборщиками, почему-то на всех подчищенных местах появлялись цифры гораздо меньшие, чем были первоначально.
Что касается мангазейского воеводы Ивана Биркина, то он вовсю торговал медом и вином, которые ему дозволялось курить только для домашнего обихода. Князю Куракину донесли, что в прошлом году мангазейский воевода продал жаждущим промышленным людям и приученным к огненной воде самоедам сто пятьдесят ведер вина и пятьдесят пудов меда и нажил в свою пользу восемь тысяч рублей. Услышав о такой прорве денег, князь Куракин остолбенел. Стряпчий Биркин в Смуту отличился совсем уже бескрайним двуличием, перещеголяв даже тех, кто всем царям успел послужить. Сослали его в тундру, но он и там не растерялся! Ай да стряпчий! Ай красавец! За восемь тысяч рублей можно было заново отстроить Тобольск и Тюмень с посадами!
Младший из Желябужских не мог взять в толк, чем досадила воеводе златокипящая Мангазея. А вот старший хорошо понимал, почему князь-воевода недоволен мангазейцами с их вольными порядками. Неведомо было, сколько поморов промышляло в тундре, каким товаром они беспошлинно торговали и как много мехов вывозили мимо казны с Оби и Енисея. А чего не понимал Иван Желябужский, то ему разъяснял князь Куракин:
– Спору нет, старый морской ход гораздо короче сухопутной дороги через Камень, а потом по рекам. Сам знаешь, сколько вас везли по Туре и Тоболу. И то лишь малая часть пути, а до низовий Оби еще плыть и плыть. Теперь сравни с морским ходом – из Двины до устья Оби всего один месяц пути, а из Печоры и того быстрее – две недели. Но тем и худо, что ход короткий. Рвутся в Сибирь неведомые люди, едут без указа и воеводского пригляда. Нет уж, пусть дорога через Камень длинна, зато все приезжие как на ладони! А паче всего беда, что морской ход доступен аглицким немцам из Архангельского города!