того – на создание сообщества единомышленников, дружественных государств «от Ванкувера до Владивостока».

Основные постулаты «старого мышления» допускали сочетание межблоковой конкуренции с совместными действиями в сфере контроля над ядерным оружием[96]. Несмотря на то что советская доктрина после смерти Сталина претерпела значительные изменения, она по-прежнему основывалась на видении двухсторонней (с присутствием двух блоков) международной системы, в которой непрекращающаяся борьба между империалистическими и антиимпериалистическими силами формирует будущее глобальной системы отношений и способствует приближению, в какой-то неопределенный момент в будущем, «окончательного кризиса капитализма». Классовые интересы, хотя и помещенные в рамки существующей государственной системы, по-прежнему оставались движущей силой международной политики. Мирное сосуществование было необходимой уступкой реальностям ядерной эры, но оно подразумевало создание безопасного зонтика, под которым продолжалось бы соревнование двух систем, а не принесение классовой борьбы в жертву на алтарь сотрудничества. Таким образом, мирное сосуществование должно было сделать мир безопасным для распространения и защиты ценностей социализма.

Все это отвечало двум основным нормативным обязательствам, заложенным в ленинско-сталинском наследии еще с 1918 года. Большевистская партия несла историческую ответственность за сохранение власти КПСС в СССР и за содействие будущей глобальной победе социализма над империализмом. На практике эти дезидераты часто друг другу противоречили. В ядерный век они привели к постоянной тревоге по поводу возможности эскалации, присущей конкурентным или конфронтационным инициативам. Однако, за одним вероятным исключением (Хрущев в 1963–1964 годах) [Zimmerman 1969: 99-101, 152, 196–205, 222ff., 259–269], они никогда не приводили к отказу от того или иного нормативного обязательства. Благодаря философским предпосылкам, заложенным в идеологическое наследие, приверженность антиимпериалистической борьбе была неколебимой, несмотря на периодические неудачи и отрезвляющий опыт. Марксисты-ленинцы рассматривали конфликты и перемены как нормальные условия международной политики, как, впрочем, и истории, и мира в целом. Отсюда следовало ожидание неудач и трудностей, но упасть духом не позволяло то положение, что время играет на стороне социализма и что победа предрешена. Это положение не нуждалось в эмпирическом подтверждении. Действительно, доктрина познания, на которой основывалась эта идеология, предполагала, что в любую данную историческую эпоху только сам процесс борьбы способен раскрыть масштабы достижимых на настоящий момент успехов. Это укрепляло приверженность борьбе, так же как вера в неизбежность победы служила поддержанию морального духа. Как только эта вера оказалась безвозвратно утрачена, упал и моральный дух, то есть готовность к продолжительной антиимпериалистической борьбе, несмотря на растущие затраты.

Горбачевское новое мышление создавалось в контексте утраченной веры и подорванной уверенности в собственных силах. Горбачев заменил старые установки совершенно иным взглядом на международную политику[97]. Вместо борьбы двух лагерей, основанной на классовых интересах, он продвигал идею «взаимозависимости» мирового сообщества, общности интересов государств Северной Америки, Европы и СССР, а также трансцендентных угроз «общечеловеческим интересам», вызванных гонкой ядерных вооружений, милитаризацией международных отношений, распространением оружия массового уничтожения, нищетой в странах третьего мира и опасностями для окружающей среды. Его официальные представители утверждали, что мирное сосуществование больше не должно рассматриваться как форма классовой борьбы. Скорее это самоцель, оно необходимо для предотвращения угроз выживанию человечества, присущих неограниченному соревнованию двух систем. Поэтому крайне важно, чтобы великие державы, и особенно сверхдержавы, положили конец своему военному соперничеству и сотрудничали в разрешении транснациональных экзистенциальных угроз.

Новое мышление предполагало особенно критическое отношение к использованию военной силы как средства борьбы с угрозами для государств. Поскольку насилие имеет наибольший потенциал эскалации в межгосударственных отношениях и так как в условиях глобальной взаимозависимости применение насилия гарантированно отразится на всем международном порядке, приоритетной задачей стала демилитаризация отношений между государствами. Из этого следовало, что отношения великих держав не могут строиться на взаимном запугивании; скорее целью является «взаимная безопасность», в которой ни одна из сторон не пытается основывать свою безопасность на незащищенности другой стороны.

Важным тактическим компонентом нового мышления стал призыв «лишить империалистов их образа врага». На этом основании новое мышление провозглашало, что для построения отношений сотрудничества с Западом необходимо изменить политику принятия внешнеполитических решений на самом Западе. Если в западных столицах будут и далее преобладать сторонники жесткой линии, то советские инициативы не встретят взаимности и перспективы сотрудничества между великими державами не будут реализованы. Соответственно, историческая ответственность СССР заключалась в том, чтобы делать предложения, от которых Запад не сможет отказаться, чтобы лишить легитимности утверждения сторонников жесткой линии, будто коммунистическому врагу нельзя доверять. Таким образом, советская политика будет способствовать трансформации мнения как общества, так и элит в западных странах, помогая тем самым создать политическую основу для устойчивого сотрудничества, которое необходимо для нейтрализации угроз цивилизации.

Как указывалось в главе третьей, в выступлениях Горбачева в декабре 1984 года уже содержались концепции, связанные с новым мышлением и новыми мыслителями в международных отношениях. Однако в его докладе на XXVII съезде партии в феврале 1986 года [Горбачев 1987–1990, 3: особенно 245–252] такие высказывания соседствовали – не очень мирно – с традиционной риторикой о «мировом революционном процессе» и «антиимпериалистической борьбе». Новые темы в то время в его речах присутствовали, однако были не слишком заметны. Однако в 1987 году Горбачев в значительной степени отказался от традиционалистской риторики. Темы нового мышления заняли центральное место в его обращении в феврале 1987 года к собравшимся в Москве участникам международного форума «За безъядерный мир, за выживание человечества» [Горбачев 1987–1990, 4: 376–392]. Суть нового мышления подробно описана в книге Горбачева, изданной в том же году и предназначавшейся как для советских читателей, так и для международной аудитории [Горбачев 1987].

Спасение или предательство?

Каким образом эти доктринальные подмены могли оправдать уступки во внешней политике? Как они могли завоевать доверие аудитории, охваченной неуверенностью в сохранении своего собственного политического влияния дома и за рубежом? Возможно, наиболее поразительным в содержании и характере нового мышления было то, что оно перекликалось с определенными чертами марксистско-ленинского идеологического наследия, и это позволило многим «романтическим ленинцам» ему сочувствовать, несмотря на неоднозначное отношение к его содержанию. В частности, как убедительно продемонстрировали Кубалкова и Круикшенк [Kubalkova, Cruickshank 1989], новое мышление, как и ленинское наследие советской внешней политики, было в большой степени моралистическим, миссионерским, оно включало в себя уверенность в собственной правоте, представляя Советский Союз маяком для мирового общественного мнения. Оно несло в себе образ светлого будущего, за которое должен выступить прогрессивный СССР, обладающий особым пониманием исторической необходимости и мобилизующий мировую общественность для дискредитации «старых мыслителей» – милитаристов во всех странах. В этом отношении новое мышление могло также понравиться и «советским патриотам», которые в первую очередь были заинтересованы в принятии Западом СССР как равноправной великой державы;