Окажись тут Жозеф средь бела дня, он бы оценил живописные крохотные дворики, заросшие вьюнком и клематисом, и покой, царящий на бедных улочках квартала: в отличие от «большого Парижа», драки здесь были редкостью. Но сейчас, в липком сумраке, который едва рассеивал свет газовых рожков, юноше было себя весьма неуютно.

Двери многих домов были открыты настежь, видимо, чтобы выпустить дым очага, и их обитатели сидели прямо на полу вокруг котелков с объедками.

Мужчин среди них было мало: должно быть, все они отправились на промысел с мешком за спиной, фонарем в одной руке и крюком в другой. На земляном полу хижин громоздились кучи мусора, ждущие сортировки, и жидкие охапки соломы, служившие жильцам постелью.

Жозеф подошел к желтому квадрату окна, в котором вырисовывался длинноносый профиль. Мужчина посасывал короткую трубку, время от времени сплевывая на землю.

— Добрый вечер, я ищу Леонара Дьелетта.

— Знать не знаю такого. Погоди, спрошу у брата.

Обитатели дома, у которого стоял Жозеф, жили поистине роскошно: у них были стол, стулья, лампа и две кровати. Четверо малолетних сорванцов проворно ели что-то со сковороды. Вокруг них суетилась мать.

— Эй, Раймон! Не знаешь, где тут живет Дьелетт?

— Прямо за перекрестком Дюматра. Заходите, приятель, пропустите с нами глоток-другой, потом я вас провожу. Вы оптовик?

— Я? Кхм… да, — ответил Жозеф.

— Послушайте, тогда, может, обсудим одно дельце? У меня тут куча солдатских башмаков на левую ногу. Вас это не заинтересует?

— Надо подумать.

Старьевщик тычком согнал мальчишку со стула, чтобы освободить место, а его жена расставила тарелки и наполнила три стакана красным вином. Жозеф нервно сглотнул: он плохо переносил алкоголь.

— Ваше здоровье, мсье, и твое, Эстев. Эй, не так быстро! Ты же не прочувствовал букет!

— Зато так это пойло скорей дойдет до печенок и хорошенько меня согреет!

Рыжеволосые братья-гиганты хлестали вино, а Жозеф вертел в руках свой стакан: по его представлениям, именно таким на вкус должен быть крысиный яд.

— Ну же, мой мальчик, пей!

И Жозеф осушил стакан одним глотком — как в детстве, когда мать заставляла его принимать рыбий жир.

Перед глазами у него все тут же заволокло красным туманом, но, переведя дыхание, Жозеф почувствовал прилив сил. Он встал, и комната поплыла перед ним. Ему пришлось снова сесть.

— Так вы старьевщики? — спросил он, надеясь потянуть время.

— Нет, приятель, я прежде всего каменщик! Уж и не припомню, сколько хибар я построил. Братец Эстев приехал мне подсобить, потому как в одиночку я уже не справляюсь. Я здесь и ростовщик, и нотариус, и адвокат, и мировой судья. Кто тушит пожар, когда горит все это барахло? Я! Кто распределяет наследство, когда умирает отец семейства? Тоже я! Тебе достанется железо — отдашь его литейщику; тебе — мину[71]костей, отнеси их клеевару или изготовителю пуговиц; тебе — корпия, пригодится бумагопромышленнику.

И Эстев, уже основательно согревшись, затянул песню:

В королевстве лампы и крюка

Правит всем старьевщика рука;

В королевстве никому не нужной дряни

Он один, с крюком и лампой, всеми правит.

Рыцарь лампы и крюка!

Рыцарь лампы и крюка!

— Заткнись, — проворчал Раймон. — И оставь бутыль в покое, мы идем проводить месье. А я заодно заверну к Сивилле, пора ей вернуть должок.

Они прошли почти весь квартал Доре насквозь. Жозеф представлял себя путешественником, оказавшимся в туземной деревне, за которой вырисовывается зеленая стена джунглей, куда еще не ступала нога белого человека. А вон там, вдалеке, несколько слонов — живое воображение Жозефа превратило в них поезда у Орлеанского вокзала.

Наконец они остановились у обшарпанного домика с единственным подслеповатым окошком.

— Конечная станция, выходим. Вот он, дворец папаши Дьелетта. Прощай, приятель, мы пойдем дальше.

Жозеф громко постучал в дверь, но никто не откликнулся. Может, хозяин спит? У него за спиной раздался вопль, Жозеф резко обернулся: братья вышибали дверь соседней хибары, невзирая на рыдания и мольбы одетой в лохмотья пожилой женщины.

— Не надо, я же околею от холода!

— А я тебя предупреждал, старая сова. Если завтра не принесешь деньги — снимем крышу. А если и послезавтра не заплатишь — прощайся с очагом!

— Упыри! — Женщина, упав на колени, хватала Раймона за ноги. Тот грубо оттолкнул ее. Жозеф, преисполнившись негодования, поспешил на помощь:

— Что вы делаете, разве так можно?! — вскричал он.

— Эстев, гляди-ка: мир перевернулся! С каких это пор должники превратились в жертвы?!

— Сколько задолжала вам эта несчастная?

— Два франка пятьдесят.

Жозеф вывернул карманы, выгреб оттуда всю мелочь и гневным жестом протянул Раймону.

Братцы отправились восвояси, а старуха рассыпалась в благодарностях, умоляя своего спасителя зайти на глоток вина.

Жозеф молча перешагнул порог. Женщина зажгла керосиновую лампу, и он разглядел ее изможденное лицо в обрамлении густых растрепанных седых волос. Убогая клетушка шесть на шесть метров была заставлена ящиками из-под фруктов.

— Устраивайтесь поудобнее, мсье, будьте как дома! Я вас попотчую домашней настойкой из перебродившего батата с сахаром.

Жозеф, скрепя сердце, пригубил пойло, от которого несло винным уксусом, и отставил стакан. Старуха горестно вздохнула.

— Мне хорошо живется здесь. Окна выходят в сторону улицы, и летом тут полно маков. Мой маленький рай… Только вот на этой неделе дела шли туго: ни одного клиента! А я уже слишком стара, чтобы спать под открытым небом.

— А… чем вы занимаетесь? — осторожно спросил Жозеф.

— Карты таро. Линии на ладонях. Я читаю будущее. Правда, сама — как сапожник без сапог: что будет с другими — вижу, а вот что станется со мной — не ведаю, тут я слепа, как крот. Паршиво, правда? Ах да, я ж не представилась. Меня звать Корали Бленд.

— Вы знакомы с Леонаром Дьелеттом?

Старуха искоса взглянула на Жозефа.

— Он еще не возвращался. И девчонки его что-то не видать. Недотепу-то — это их осел — я покормила. Наверное, пошли афиши сдирать.

— Зачем это?

— Так выборы уже прошли. А после них положено срывать афиши, наклеенные на стены и деревья. Большая часть старьевщиков голосует за кандидатов от радикал-социалистов. Матерь божья, да коли пухнешь с голоду, тебе плевать на важных шишек. Зато когда нужно снимать афиши, тут уже плевать на цвет плакатов. Впрочем, белые продаются лучше красных.