Такой малый штат не придавал русскому посольству блеска и уважения, но Осип знал, что припадок коленопреклонения случится у поляков на третий день, когда они совершат обычай «воздерждания послов». А по-русски говоря, после того, как поляки напоят послов сонной гадостью, увлекающей человека на сутки в провальный сон. И начнут искать тайные бумаги али вещи не токмо, что в одеже, а и у коней под хвостом. Все найденные в тайниках бумаги перепишут, все подарки зарисуют. А деньги – деньги ополовинят.

Правда, это где как. На Туретчине при тайном обыске всегда брали только десятую часть посольской казны… А здесь поляки озлоблены и ободраны войной. Могут посольскую казну и ополовинить. Пока начнешь дело о покраже, пока это дело завихляет среди судейских, да дойдет до короля, пора и домой возвертаться. А дома – по голове не погладят. Тебя не судиться в Польшу посылали, а в Англию!

Не по чему станется гладить, когда голова возле ног валяется. Вот такой обряд…

* * *

А потому послы всех подлунных стран готовились к обряду «воздержания послов», как к Чингизидову нашествию. Все, что не требовало внимания чужих глаз, – прятали. И прятали так изуверски, что однажды англицкий посланник Горсей, возвращаясь в Англию с тайной грамотой от московского царя Ивана Васильевича, запрятал ее в свою водочную флягу. Возвращался Горсей через Польшу, его, как положено, опоили маковым отваром, водку из фляги выпили. Но грамоту во фляге не обнаружили. Не сумели.

Правда, как красочно повествовал Горсей, королева Елизавета месяц не могла прочесть грамоту – сильно несло от бумаги сивухой. Пришлось посланнику гнать во Францию личного гонца, чтобы закупил ядреной кельнской воды. Надушенная ею, грамота царя Ивана была наконец Елизаветой прочитана… Королева пожала плечами и медленно уронила грамоту в камин. Царь в том листе долго и пространно описывал местность вокруг Москвы, да хвалился урожаями гречихи, льна, яблок и грибов…

Горсей в истории с грамотой в водочной фляге врал как безбожник на исповеди. Слава Богу, московские дьяки, заранее зная, где ловкий посланник «в обе стороны» будет прятать весьма «содержательную» царемосковскую грамоту, дали Горсею сунуть во флягу листок датской бумаги с безобидным текстом. Натуральную же царскую грамоту московские сапожники, обшивавшие Кремль, надушили персидскими «каплями любви» и вшили в правое голенище горсеевского сапога. Благо, посол, а точнее – шпион Горсей, любил на Москве заказывать обувь. И дешево, и крепко, и вычурно красиво. В Ойропах таких сапог ни у кого не имелось.

Осип Непея, особинный посланник Москвы, тогда, пять лет назад, торговавший у Англии десять мастеровых по литейному делу, месяц ждал в Лондоне приезда Горсея. Со злости на месячную задержку с возвращением модного куртизана, запросто украл его правый сапог, взрезал, достал особую грамоту, а испорченный сапог утопил в Темзе.

Той, настоящей грамотой, царь московский Иван Четвертый начинал с королевой английской Елизаветой частную матримониальную переписку. О желанном соединении двух владычествующих сердец – своего и королевиного. Такую грамоту, такой силы, надобно бы пускать с небесным ангелом, по воздуху. Да вот только ангелы небесные грамот по человеческому заказу не переносят.

Капитан Ричардсон не боялся тайного обыска, ибо в послах никогда не состоял и про таковский обряд не ведал. Он выпил две чаши рейнского вина, прожевал кусок свинины, две жареные колбаски и упал лицом в блюдо с подливом.

Не в колбасках, а в рейнском вине особые придворные растворили убойное изобретение Парацельса – опиумную настойку. Но Вильям Ричардсон потом всю свою короткую жизнь боялся червей и пиявок. В последний момент, когда глаза еще видели, что лицо падает в подлив, капитану явно померещилось, что там плавают черви и пиявки. Опиум, он такой…

Не боялся тайного обыска и Макар Старинов, ибо про таковские обряды ему строго поведал дядька, Осип Непея. У Макара, окромя складного ножа древней чувашской работы, ничего ценного не имелось. Правда, в дорожной суме, вместе с куском мясного пирога, лежали две четвертинки простой бумаги, извилисто разрисованные. Будто дети баловались. Так ведь бумагу личный секретарь капитана мог хранить для соблюдения чистоты тела, как нижнее полотенце.

На самом деле на четвертинках бумаги Осип запечатлел для племянника чертеж, каким путем выбираться из Англии, в случае чего, а еще – каким путем уходить ему с Оби в московские пределы, буде доведется Макару попасть на Обь стараниями англов.

Деньги, что обязательно потребуются в Англии, вез в своих возах Осип Непея. Вез и золото, и серебро, и даже алмазы. Тогда по всей Ойропе прокатилась волна слухов, что голландские стекольные мастера наловчились те алмазные камни точить и шлифовать. Занятные, говорят, выходили камни, с новым названием «Бриллиант»! Царь велел Непее купить ему таких шлифованных камней, при случае, но недорого. А нешлифованными алмазами – вести потребный расчет.

Осип Непея должен был отдать Макару деньги по прибытии в Англию. А не то заподозрит что неладное капитан Ричарсон. Так и порешили.

* * *

С «гостевым приветом от царя Батория» к московскому послу Осипу Непее пришли исключительно поляки. Хозяин дома, «перевертыш» Елизар, разогнал домашних по родне, гостевать, а сам устроился в своем трактире. Поляки достали стеклянные бутыли с вином, трактирные слуги притащили разных заедков. Непея обряд опаивания знал, а потому шумел громче всех гостей, пару раз непотребно помянув своего царя. Этим шумством он сумел отвлечь польских прохиндеев от своего стакана, а потому так получилось, что опийного зелья хлебнул мало – на пять часов крепкого сна. Но ведь не на сутки же! А вот слуги Осипа свалились, получив по полной дозе. Им такая доля пришлась, чего поделаешь?

С московского посла, крепко спящего, содрали дорогую шубу, кафтан, штаны и сапоги. То же самое проделали и со слугами. Вместо шести поляков в доме очутилось сразу шестнадцать. Трое тут же пошли вниз, в каретный сарай – обыскивать посольские возки.

Возки, как возки, только новоделы. На крышах крепко привязаны колеса. После Полоцка, стало быть, надо снимать зимние полозья и «переобуваться» в колеса. Все было, как полагается, и, отчаявшись заработать награду на тайном обыске, трое поляков, углядев в соломе бутыли с водкой, а в корзине – жареных зайцев, стали пировать за посольский счет.

А в доме Елизара польские шпионы одномоментно нашли то, что искали. Собственно, искать-то не пришлось. Большая кожаная посольская сумка лежала прямо на комоде. А в сумке – личное послание царя Московского королеве Англии Елизавете Первой с прямым предложением руки и сердца. Этот документ имел такую силу, производил такой неожиданный перелом во всей ойропейской политике, что заслуживал немедленной передачи всем государям – союзникам Польши.

Поляцкие шпионы только смеялись, когда писец, срочно копировавший письмо Ивана к Елизавете, вслух зачитывал ласковые обращения Грозного царя к англицкой повелительнице, засидевшейся в девах.

– Чекайте, панове: «А касательно того, что я немощен, не верь. Плод нашего священного союза появится точно через девять месяцев после венчания!» – читал писарчук. Остальные хохотали до матерных взвизгов.