Ну а ежели уровнем пониже, ближе к жизни рассуждать — страдание меня одному выучило — убежденности в верности следованию эгоистическому курсу.

Я и Моя Идея — вот что единственно важно. В первую очередь.

Штирнер двойной, пожалуйста!

Депрессивен так же сам неосоциалистический уклад-дизайн-стиль. Некрасивые и неудобные районы и строения. Нутрь и наружь архитектуры. Там, где годами преодолеваемое Неудобство наконец обращается в Страдание.

Собственно, страдание и есть цель социалистического тоталитарного общества, к тому же не имеющего экономических источников в самом себе. Страдание — валюта всякого тоталитарного конструкта.

Посему будет уместным ввести оборот «сидеть на страдании», аналогичный обороту «сидеть на нефтяной игле».

Нет более обесцененного не за столетия, но за десятилетия понятия, чем понятие — герой. При том — верно обесцененного, что редко случается с позитивно-«сакральными» образами. (Верно — следует понимать как правильно, рационально, в духе времени).

Герой — всегда не субъект, но манипулируемый объект. Герой — относительно кого-то. Но не для. Самого себя.

В последнее же время мы видим исключительно — социального манипулируемого героя (пассионария). Печальный, но при этом убедительно-комиксовый пример — некто, отправившийся на войну, к примеру, в Новороссию. Спрос диктует предложение. Спрос диктует жертву. Спрос очевиден. Это агитпроп с метафизической начинкой. Спрос сверху. Это последняя стадия героя — герой-дурак. Где и становится, собственно, очевидна вся его простенькая, манипулятивная сущность.

Ныне с героя спрашивает ряженное в одежды идеологических наперсточников государство.

А когда-то с него, возможно, спрашивал сам несуществующий «бог».

В борьбе с Несуществующим некий античный герой, герой прошлых времен вообще — обретал почти метафизический статус, накачивал, так сказать, метафизические мускулы.

Герой, манипулируемый нынешним государством, мускулы не накачивает, а все чаще хохочет утробным отрубленным мамлеевско-мересьевским смехом.

В глухую русскую пустоту.

Душа — несомненно — понятие из области социо-религиозного принуждения. Каждый человек здесь — душевнообязанный (как военнообязанный, по аналогии).

При том, принуждение к душе — идет не от религиозных маньяков, от вполне светских, добропорядочных граждан, откуда-то у них святая уверенность, что душа — есть атрибут всякого человека. Добрая такая уверенность, благожелательная, что в своей мягкой и утомительной настойчивости — куда страшней злой.

Ёще один липкий, хищный оскал матрицы в теплице добра, где задыхается всякий трезвый разум, всякая необусловленная личность.

Социалистическое, как и неосоциалистическое общество отличает своя особая «иерархия». Сочувствия и помощи здесь удостаивается исключительно общественно-удобоваримая жертва, жертва не представляющая конкуренции и демонстративно несущая свой крест. Как правило, это существо во всех областях бесперспективное, не вызывающее общественной зависти. И напротив — участь тех, что с умом и талантом тем более страшна, чем более ума и таланта.

Всякому плохому и хорошему, всякому с любой стороны исключительному здесь предпочитают вопиюще среднее и чуть ниже среднего. Но не окончательно, не треш вариант, чтобы не садировать общественный нерв, не усугублять тревогу.

Здешнему жителю импонирует не лучший, но социально близкий. То есть, униженный и оскорбленный. Типический. Ну и тот, что «не высовывается». Таким образом осуществляется регрессивный естественный отбор.

Таков уклад, помноженный на трусость и зависть. Можно сказать, что здешнее общество питается из нижайших чувств. Но привычно-умело сакрализует его высшими побуждениями (святынями, скрепами, целями).

Меня часто попрекали отсутствием авторитетов и учителей. Проблема не в том, что я патологически скептична, что я некий сумрачный негативист, обесценивающий знание. Вовсе нет. Но весь мой опыт говорит о том, что в качестве пресловутого учителя мне назначат метафизического наперсточника, куратора, а что еще хуже — просто хорошего человека.

С тем и вовсе сладу нет. Ведь вся суть его прозрений и советов сводится к желанию умереть спокойно в своей постели и быть обеспеченным мелкими гешефтами до сего момента.

Не раб я вам, «„гностические“ начальнички».

Нынешняя РФ-ия, помимо прочего, — пространство отсутствующего выгодополучателя.

Да, здесь имеется некто, играющий его роль — ряженый, назначенец. Но реального выгодополучателя нет.

Выгодополучателем я называю владельца рационализируемого гешефта (понятных, большей частью материалистических, но не сиюминутных выгод).

Что означает его отсутствие? Абсурд. Дурную бесконечность. Экзистенциальный, идейный, финансовый и пр. коллапс.

Для рациосознания отсутствие выгодополучателя — примерно то же, что для христианина — отсутствие бога.

Народ обладает рациосознанием. Вопреки евразийской мифологии. Из рациосознания вырастает политическая субъектность. Медленно, правда растет…

Чувства — это, конечно же — 19 век. Не даром околонаучные «травмы» и «неврозы» — так прижилось. Потому, что — верно. Максимально точно.

Именно травмы и неврозы характеризуют тот спектр экзистенциальных переживаний, что раньше принято было именовать чувствами. Современного, конечно, человека. Не даром владельцы витиеватых писем, как к примеру, г-н «Х» и создатель плохого готического романа с мордочкой районной какой-то местечковой крыски или же обиженного хорька — выглядят в первую очередь бездарно, во вторую — крайне неискренне. Но не той высокой неискренностью, неискренностью Неуловимых — что отличает всякую Личность, Гения, Демонический Субъект, а неискренностью продавца залежалых товаров или что-то вроде.

Современный человек — это не ухудшенная копия несовременного, это человек качественно иной. Действительно, радикально измененная модель. Как правило в лучшую, а не в худшую сторону, как нам навязывают традиционалисты.

Чем лучше у человека развит интеллект, чем функциональней работает его мозг, тем меньше он способен на то, что принято именовать тонкими душевными переживаниями и глубокими чувствами (особенно к кому-то), то есть, человеку невозможно быть, к примеру, романтичным.