– Что это?

– Стихи.

– Чьи?

– Не знаю.

– Прочти и догадаешься. Хотя нет, ты не догадаешься, забери!

Тот человек все же заглянул в тетрадь, даже собрался прочесть, но вдруг его сильно укусили в запястье, и он выронил тетрадь. Маленькая Эка быстро подняла упавшую на пол тетрадь, прижала к груди, попятилась к стене.

Тот человек вначале удивленно посмотрел на свою укушенную руку, а потом на Эку.

– Твой террорист-отец! – процедил сквозь зубы и двинулся в сторону ребенка, но начальник сразу догадался, что отбирать тетрадь у Эки нельзя. Он остановил подчиненного и спокойно спросил:

– Там только стихи?

– Не знаю, я видел только стихи, наверное, она написала.

– Догадался по содержанию?

– Содержания я не знаю, а вот почерк похож на детский.

– Закончили? – крикнул начальник остальным.

Не дожидаясь ответа, он взмахом руки позвал их и вышел из дома. Все последовали за ним.

Эка быстро подошла к окну, откинула занавеску и выглянула. Чужие люди садились в машину, и она еще немного постояла у окна. Когда машина свернула за угол, Эка окончательно убедилась, что непрошеные гости уехали. Теперь Эка открыла тот ящик, где лежала другая, нотная тетрадь. Откуда было знать непрошеным гостям, что монах, в доме которого искали оружие, сочинял музыку. Эка-Ука запоминала ее, а потом записывала нотами то, что запоминала на слух.

Она завернула вместе эту нотную тетрадь и стихи, перевязала пакет, взяла лопату и вышла на задний двор. Вначале девочка огляделась по сторонам и, убедившись, что за ней никто не наблюдает, стала копать землю. Яма, которую она выкопала, была небольшой, но в ней вполне уместились и музыка, и поэзия.

Советская власть оказалась более жестокой, чем о ней думали, а пропаганда настолько неправдоподобной, что после ареста отца рядом с Экой за парту никто не садился. Она одна, как дочь врага, сидела на школьной парте и старалась не озлобиться. После вынесения судебного приговора четырнадцатилетняя девочка написала письмо Первому секретарю ЦК с просьбой помиловать отца. Но когда поняла, что никогда не получит ответ, начала искать его сама. Она искала его всюду, где только мог, как она думала, находиться ее осужденный на смерть отец, о котором говорили, что его все же не расстреляли, что его, абсолютно невиновного, держат где-то в Сибири, на Урале или на Дальнем Востоке.

Современным грузинским тинэйджерам, наверное, трудно поверить, что их ровесница на протяжении нескольких лет искала любимого отца в отдаленных лагерях одна-одинешенька, ведь и ее мать тоже была заключенной, хотя Эка и не знала, за что.

Не только молодым грузинам, даже людям старшего поколения, и не только теперь, сложно поверить в то, что смогла сделать Эка Чихладзе. Но для тех, кто любит, нет ничего невозможного. Она очень сильно любила отца, без которого ее жизнь вообще теряла всякий смысл, и в том письме она так и написала.

Каха Ивериели, Паата Ивериели

В письме было также написано, что Эка не знает, почему расстались ее родители, но знает, как они познакомились во дворе Старой киностудии.

Тогда монах Тевдоре еще был Темуром Чихладзе – очень образованным зеленоглазым парнем, который нравился девушкам, но Темур Чихладзе полюбил именно ее – ту девушку, которая после свадьбы подарила ему Эку-Уку.

Темур Чихладзе снимался в грузинском художественном фильме, который назывался «Смерть филателиста», съемки проходили в Сарпе. В трехстах метрах начиналась Турция, но, если какой-либо живший в Сарпе лаз хотел навестить близких родственников в соседней деревне, он должен был проехать тысячи километров. Вначале надо было, после многомесячных проверок, поехать в Москву, а потом, если ему разрешат ехать в Турцию, то из Москвы добраться до Стамбула, и уже оттуда, по черноморскому побережью – до того самого дома, который прекрасно виден с его собственного балкона. Но каждый лаз, с первых дней рождения в Советском Союзе, отлично знал, что путь рядовым советским гражданам в капиталистическую Турцию заказан – поэтому они лишь махали в знак приветствия своим родственникам и соседям, которые остались по ту сторону границы.

Как только Теймураз Чихладзе приехал в Сарп, он нашел самого опытного из рыбаков и вскоре подружился с человеком, обычно выходившим на лодке в море по ночам, когда ярко светила луна, а море было спокойным.

Съемки растянулись, даже советские пограничники привыкли к поселившимся в деревне «киношникам». В ту ночь, когда Темур Чихладзе взял у своего нового друга лодку, они ничего не заподозрили. Они и не могли ничего заподозрить, ведь все было таким обычным и давно знакомым, а эта лодка почти каждую ночь выходила в море, и сами пограничники нередко с удовольствием лакомились черноморской барабулькой.

Больше всех удивлен, наверное, был сам Теймураз, который вначале греб неспешно, спокойно, и был готов в любую минуту с леской в руке встретить любого советского пограничника, который мог заподозрить, что на этой маленькой рыбацкой лодке Темур Чихладзе собрается бежать из Советского Союза.

Лодка медленно скользила по волнам, и когда до рассвета оставалось уже совсем немного, Темур Чихладзе понял, что надо решать – или действительно бежать, или вернуться к красавице-любимой.

Никто не знал, как далеко отпустили бы советские пограничники красивого зеленоглазого юношу, который все же вернулся обратно – на берегу его ждала будущая мать Эки-Уки.

Уже потом, через много лет, когда суд вынес монаху Тевдоре Чихладзе смертный приговор, он обратился к советской власти Грузии с последней просьбой: разрешить ему перед казнью свидание с единственной дочерью – Екатериной Чихладзе, и, хотя он и не был ни в чем виноват, ему отказали даже в предсмертной просьбе.

После ареста он так не увидел больше Эку-Уку.

А еще через много лет Эка Чихладзе написала книгу, посвятив ее своему отцу – человеку, который еще во времена ее детства предсказал распад Советского Союза и никогда ни от кого этого не скрывал.

Эка опубликовала уникальные, до того неизвестные материалы об угоне самолета из «Дела расстрелянных», где все детально описано. Ее предположение о том, что угонщиков выдали еще до угона, выглядит достаточно логичным и обоснованным. Факты свидетельствуют о том, что власти знали о возможном угоне, но допустили развитие событий до конца специально: им нужно было, чтобы состоялся судебный процесс.

Члены семей и близкие расстрелянных знают, кто был тем человеком, от которого власти могли получить информацию о готовящемся угоне, но никто не называет его по имени, как это принято в Грузии. Например тогда, когда подразумевают змею, обычно говорят «безымянная».

Накануне судебного процесса монаха в последний раз вызвали на допрос. На нем присутствовало несколько следователей и чиновников высокого ранга – они хотели точно знать, что скажет монах на суде и хотели окончательно убедиться в том, что все пройдет именно так, как и было задумано. Поэтому когда монах снова подтвердил, что ради спасения остальных возьмет все на себя, довольные следователи посмотрели на начальство. Один из них на всякий случай все же прокашлялся и обратился к монаху: