Яэль подняла голову и увидела, как изменились черты начальника лагеря Фогта. Он вытащил из кармана бумажник и держал портрет Бернис, наклонив его так, что даже Яэль могла увидеть сливовидные ямочки ее улыбки. У нее были светлые волосы – кудряшки были почти такими же тугими, как у Мириам. Маленькая родинка на левой щеке.

Яэль запоминала фотографию, заправляя все ее детали глубоко внутрь себя.

– Ей исполняется сегодня семь лет. Моя жена приготовит семислойный шоколадный торт. Это любимый у Бернис.

Шоколад. Целый торт из шоколада. Эта мысль заставила желудок Яэль, наполненный всегда присутствовавшим там голодом, напрячься. Она смотрела на фото Бернис и гадала, на что похожа жизнь без забора. С отцами, вечеринками и семислойными тортами.

Бумажник начальника лагеря Фогта защелкнулся. Он поймал ее за подсматриванием; Яэль знала это по тому, как дернулись его губы. По глазам, которые так быстро отвели от ее.

Возможно, теперь, когда они были голубыми, на них было сложнее таращиться.

Когда она сказала Мириам о фотографии, старшая девочка по-настоящему улыбнулась и Яэль смогла увидеть морщинки в уголках ее глаз. Гусиные лапки, у которых нет шанса вырасти.

Она положила руки на плечи Яэль.

– Ты уверена, что это дочь начальника лагеря Фогта?

– Да. Ее зовут Бернис. Ей исполнилось семь лет. Они сделали ей шоколадный торт.

– И ты помнишь, как она выглядит?

Яэль кивнула. Было трудно практиковать изменения без надлежащего зеркала, но она должна была. Во время одиноких дней Барака – когда остальные уходили на сортировку одежды мертвецов от вещей, слишком ценных, чтобы обратиться в пепел – она стояла над грязными лужами отхожего места, ловила кусочки себя, отраженные дневным светом. Она все лучше контролировала огонь. Яэль хранила лица других людей в своем разуме, пришивала их к своим костям печалью и гневом. Она никогда не могла сказать, как она это делала. Пластичность кожи была как ходьба, или жевание, или плач – частично рефлекторна, наполовину осознанна. Вся из боли.

Лицо Бернис она любила имитировать больше всех, потому что всякий раз, всматриваясь в лужу и увидев кукольные кудряшки, она могла делать вид, что они действительно были ее. И шоколадный торт тоже.

Единственным, что она не освоила, были ямочки девочки. Ей нужно попрактиковать улыбки. Выманить их наружу.

– Семь лет. Она должна быть твоего размера. Может быть выше. А еще толще, если она ест все эти торты, – бормотала Мириам. – Я спрошу у других женщин. Посмотрим, смогут ли они помочь.

Только на следующий вечер, когда Мириам вернулась из сортировочной, Яэль поняла, о чем она говорила.

– Это должно сработать. – Мириам залезла под тонкую серую пленку своего рабочего платья и вытащила еще одно, аккуратно сложенное в четыре раза.

Яэль погладила его, едва касаясь кончиками пальцев, боясь, что, нажми она слишком сильно, и платье исчезнет. Ткань была мягкой, выгоревшей. С кружевными оборками по подолу.

– Мы еще достали тебе обувь и свитер. – Как будто по команде, эти элементы появились на матрасе, поданные несколькими парами рук, возникшими из мрачной суеты работниц.

– Ты сможешь пройти. Сделай вид, что тебя вызвали к доктору. Как только дойдешь до медицинских бараков, измени внешность, пока никто не видит. Сделай вид, что ищешь своего отца, начальника лагеря Фогта.

Лай охранников рванулся к дверям барака. Мириам быстро засунула одежду в дыру в матрасе, где уже ютились куклы-матрешки.

– Но, Мириам… а ты?

Девушка напротив нее ответила без слов. Она потянулась и крепко сжала руку Яэль. Именно тогда Яэль поняла. Мириам не пойдет с ней.

В груди у Яэль похолодело: она напряглась от страха, замерзла от гнева, слова будто застряли внутри. Ей пришлось вырвать их:

– Я… я не могу.

За забором были волки. Она не знала, сможет ли встретиться с ними без страха. Без Мириам, или мамы, или бабушки…

– Рахель была права: это место – смерть. Люди не выходят из этих ворот. – Глаза Мириам скользнули от двери к вечно затянутому дымом небу. Ее рука по-прежнему крепко обхватывала Яэль. – Но ты можешь. Ты особенная, Яэль. Ты сможешь жить.

Жить? В мире клыков, одной?

Или умереть. В клетке дыма и игл.

Яэль знала, что Мириам была права. Но оправдания по-прежнему вертелись у нее на кончике языка.

– Но моя рука, на ней все мои числа. Я не могу изменить их.

– Скрой маркировку под свитером. Они не увидят разницы, – ответила она.

– Я не хочу покидать тебя, Мириам. – Яэль чувствовала, как дрожали ее губы. – Я не хочу быть одинокой.

– Тебе придется быть храброй. – Мириам снова наклонилась к матрасу и вытащила бабушкину поделку. Она начала разбирать матрешку небольшими, любящими поворотами. Так же, как это делала бабушка. Одна за другой куклы распадались. Пока не осталась самая маленькая. – Ты не будешь одинока. Я буду думать о тебе. И Рахель, и бабушка, и все остальные… они приглядывают за тобой.

– Ты действительно так думаешь? – Яэль привыкла к наблюдениям: башни охраны, медицинские осмотры, медсестра со скошенным ртом. Не трудно было думать, что глаза мертвых мерцали над дымом, вместе со звездами.

– Мне приходится. – Мириам взяла самую маленькую куклу, впечатала ее в ладонь Яэль. – Ты не можешь забрать всех кукол. Они слишком большие и не поместятся у тебя в кармане. Я сохраню остальные для тебя.

Деревянная малютка размером с горошину была настолько мала, что почти потерялась в складках руки Яэль.

– Если почувствуешь себя одиноко, – продолжала Мириам, – можешь смотреть на нее и помнить, что остальные у меня.

Сама настолько маленькая. Она потеряется, если Яэль уронит ее…

Но она не станет этого делать. Рука Яэль сжалась в кулак. Она прижала его к сердцу и подумала обо всех невидимых глазах. Присматривающих.

– Однажды они снова все будут вместе. – Голос Мириам треснул. Это было обещание, которое, как обе они знали, сдержать не суждено.

Сумерки. Время, когда уродство лагеря высвечивалось только в обрывках электрического света. Тьма сочилась между бараками, заливая все щели, до которых не удалось добраться прожекторам. Эти щели были дорогой Яэль, ее затаившей дыхание тропой от Барака № 7. Она проходила их быстро, ее плечи прижимались к стене барака.

Забор был ее первым препятствием: кружева металла под напряжением и колючих зубов, которые смотрели на железную дорогу. Яэль пересекала его много раз в сопровождении охранников. Это был единственный путь в медицинский блок. Ее выход.

Двое охранников стояли напротив ворот, их взгляды скользили по рядам похожих на буханки хлеба бараков. Его решетки перекрещивались гигантскими косыми металлическими прутьями.