– Слава богу. Дивизия же понесла значительные потери, к которым надо добавить также потери Лангензее.

– Согласно моему боевому опыту, господин подполковник, предприятия, на которые противник рассчитывает, сопровождаются большими потерями. Но совершенно случайные предприятия, о которых никто даже не думает, потому что они слишком рискованные, удаются совсем неплохо.

– Совершенно верно. В противном случае ваша вторая батарея понесла бы тяжелые потери. Однако отлично, что вы снова здесь и можете смотреть за порядком. Вы и ваши люди уже пообедали?

– Никак нет, господин подполковник.

В соседней комнате на обеденном столе лежало меню полевой кухни. Оказалось, что к обычному рациону полагается по большому стакану чудесного кавказского вина. Это было нечто совершенно необычное для нашего спартанского штаба дивизии, где, как правило, выпивалось куда меньше, если, конечно, вообще было что-то.

Начальник штаба, полный, с розовым лицом, был хорош и в качестве радушного хозяина. Когда с ним разговаривал кто-нибудь, то всем своим существом ощущал доброжелательность, исходящую от этого офицера. В войсках его очень любили, поскольку он в любой обстановке и в любой компании, даже среди солдат, всегда мог найти верные слова. В ходе этой войны мне пришлось иметь дело только с любезными штабными офицерами. Они представляли собой совершенно другой тип в сравнении с поколением штабных офицеров времен Мольтке и Шлиффена. Офицеры штаба былых времен были автократичными и жесткими по отношению к самим себе и окружающим. В рядах армии они образовывали особое сообщество, весьма напоминающее орден иезуитов внутри католической церкви. Их окружал некий ореол избранной касты, который был обоснован ее эффективностью и образованием. В ходе Второй мировой войны эффективность офицеров Генерального штаба и штабных офицеров в войсках была, разумеется, ничуть не ниже, однако подобного ореола над ними уже не существовало. Это больше не соответствовало духу времени. Мы все были естественными, более традиционными, «более связанными с народом» и за это время слишком много перечувствовали и пережили, чтобы позволять себе сторониться людей.

На следующее утро я в сопровождении обер-вахмистра Людвига делал доклад командиру своего егерского полка майору Нобису.

Командир полка завтракал с командиром нашего IV (тяжелого) артдивизиона и военным корреспондентом. Вся компания намеревалась прорваться одним ударом к Оплепену. Эта расположенная западнее перевала Тубы конусовидная гора господствовала не только над перевалом, но также частично и над низиной под ним. Оплепен не должен был попасть в руки русским, если мы намеревались удерживать основную линию обороны. В настоящее время там вел тяжелый оборонительный бой батальон Аббта со 2-м взводом моей 2-й батареи.

Я решил присоединиться к бойцам моей батареи. Сначала мы добрались на грузовике до позиции, которая перекрывала ущелье, ведущее к перевалу. Там мы побывали у обоих орудий 1-го взвода 2-й батареи, которые поодиночке были задействованы в различных ротах. Затем мы двинулись пешком. Это был долгий путь по извилистой лесной тропе, которая привела нас к седловине Оплепена. Весь этот отрезок пути длиной около пяти километров не был занят войсками. Лишь небольшой дозор из пяти солдат патрулировал путь в качестве прикрытия. Командир дозора, юный лейтенант, с горечью пожаловался, что данное ему боевое задание невыполнимо. Нобис возразил:

– Вы должны исполнять то, что в ваших силах. Выделить вам большее количество людей совершенно невозможно. Но лучше такое прикрытие, чем вообще никакого.

На половине склона мы встретили 2-й взвод с навьюченными на мулах орудиями.

– Куда следуете? – спросил я обер-вахмистра, командующего сейчас взводом.

– Капитан Аббт приказал нам дальше в тылу оборудовать позицию, которая возьмет на себя прикрытие отхода. Он вскоре отойдет с занимаемых им сейчас позиций и иначе не сможет эвакуировать орудия. Я должен оборудовать позиции за лесным завалом. Там у нас будет хороший сектор для обстрела в ближнем бою.

– Вас понял. Какие потери во взводе?

– Двадцать три человека убитыми и ранеными.

– Да, это еще пока переносимо.

– Батарея уже направила нам пополнение. Ситуация в батальоне еще хуже. Русские нас совсем задавили. Могу я просить господина майора сообщить лейтенанту Цейтлеру, что мы вышли на указанную позицию? Она находится как раз перед батальоном. Скоро сюда проложат телефонную линию. Но вполне может быть так, что ее вскоре перережут или перебьют осколком. Тогда ее снова придется латать. На радиосвязь здесь нет никакой надежды.

Тем временем военный корреспондент, которого сопровождал кинооператор с кинокамерой, захотел было сделать несколько кадров наступающего взвода на марше. Майор Нобис высказал мнение, что эти кадры окажутся мало пригодными для Die Deutsche Wochenschau[15], поскольку на них будут видны убитые солдаты, лежащие поперек тоже убитых вьючных животных: голова и руки по одну сторону, а ноги по другую.

– Да на студии так и так вырежут все, что их не устроит, – махнул рукой военный корреспондент.

Как мне рассказали позднее вернувшиеся из отпуска наши солдаты, этот фильм, соответственно «обработанный», был показан в полевой кинохронике. Комментарий к нему гласил: «Германская горнопулеметная рота в наступлении на Кавказе». Это далеко не полностью соответствовало происходящему на экране, поскольку там было показано отступление горной артиллерии, но то, что это были немцы и именно на Кавказе, истине соответствовало.

Когда мы приблизились к полю боя, наш путь оказался под огнем русской артиллерии. К нам приблизились измотанные солдаты в пропитанных кровью мундирах. Двое легкораненых поддерживали под руки бледного как смерть старшего егеря. Майор Нобис протянул ему обе руки:

– Вы всегда были отличным солдатом. Выздоравливайте и передавайте привет родине.

Старший егерь попытался принять стойку «смирно». Гордая улыбка скользнула по его усталому лицу. Затем он снова обвис на поддерживавших его руках солдат.

– Ему уже не придется передать привет родине, – заметил обер-вахмистр Людвиг, когда мы двинулись дальше.

Мы побывали на перевязочном пункте батальона. Судя по звукам боя, неприятель должен был быть совсем недалеко отсюда. В плоской низине, где скрещивались две дороги, на увядшей листве лежали в ряд тяжелораненые, которых доставили сюда врач и санитары. Первый из увиденных нами раненых лежал прямо на животе и тяжело хрипел. На его обнаженной спине зияла кровоточащая рана размером с кулак.

– Здесь лежат, – начал свой рассказ врач, – только очень тяжелые раненые. Русские ведут огонь фугасными снарядами. Эти раненые, безусловно, нетранспортабельны. Но мы все же попытаемся их эвакуировать. Левый фланг русских расположен столь же недалеко отсюда, как и наш собственный правый фланг. Я уже затребовал носильщиков. Надеюсь, они все же прибудут и еще смогут эвакуировать самых тяжелых.