2. Другие христиане соглашаются с тем, что Церковь и ее предводители воспользовались свободой, которой обладали по причине отсутствия какой бы то ни было модели, окончательно установленной божественной волей. И возможно, система управления, созданная ими, служила благой цели в давние времена, – но открыта для перемен, призванных утолить нужды поздних поколений, включая наше.

Таких взглядов, как правило, придерживаются те, кого Церковь впечатляет как социальный институт в бурном потоке истории. Это позиция «сторонников прогресса». Они хотят адаптировать Церковь к временам – и страдают от невозможности наделить какую-либо веру или систему церковного управления печатью божественного одобрения. В своей крайней степени – это христианство, у которого нет ни пределов, ни абсолютных принципов. Иными словами, берите что хотите.

3. Есть и еще одна группа христиан, утверждающих, что Дух Святой обитал в Церкви и руководил ее решениями, так что перемены, которые свершились в ранние века в доктрине и церковном устройстве – это деяния не людей, но Бога. Таким образом, это – вечные узы Церкви.

Этот третий ответ, который дает большинство кафолических христиан, основан, как говорят его выразители, на свидетельстве истории. Но если перемены, совершенные со II по IV века, приписывать Духу Святому, то почему не приписать ему и другие, произошедшие в XVIII веке, в XIX, в XX? Почему мы должны остановиться на так называемых «кафолических» веках?

Так в сколь же великой мере возвышение епископата влияет на христиан? Ответы есть, но они очень противоречивы. Разногласиями в нем отчасти объясняется современное разделение наших конфессий. Впрочем, именно в III веке многие чувствовали, что с появлением епископата Святой Дух отошел.

В I–II веках христиане искали свидетельство в силе Духа Святого, проявленной не в каком-либо учреждении, а в жизни верующих. Они видели Утешителя в выражении нравственной силы.

В этом всех превосходил апостол Павел. Он говорил о деяниях Духа, давая всей Церкви назидания – ради возрастания во всем благом. «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал 5:22–23). Духовное возрождение и нравственная жизнь были для Павла не просто одной стороной христианства, но самой его сутью и целью на земле.

И даже когда с апостольского века минули поколения, акцент, сделанный Павлом, никто не отменил. В творениях отцов ранней Церкви и апологетов этические требования стоят на первом месте. Прежде всего христианские общины пытались подчинить повседневную жизнь строжайшим моральным принципам. Они не терпели в своих рядах нечистых. А великих грешников из Церкви изгоняли.

Один из ранних христиан сказал четко и ясно: «Разной может быть смерть. И потому ученики Христа непрерывно умирают, распиная свои желания и умерщвляя плоть, как гласит о том Божественное Писание. Ибо мы совершенно не разделяем постыдных желаний, не смотрим непристойных зрелищ, не допускаем нечистых взглядов и не внимаем злым речам, чтобы души наши через то не получили ран».

Высокий уровень нравственности, ясно проявленный в христианских общинах, был, в частности, главным аргументом истинности христианства. В «Апологии» Иустин посвящает обширные разделы утверждению моральных принципов христианства и доказательству того, что христиане их соблюдают. Апологет стремится доказать, что добродетель среди христиан – это не бессильное притязание и не призрачный идеал, а сила, всесторонне развитая и деятельно применяемая в жизни.

Афинагор Афинский, христианский философ, выразил это так: «А у нас вы найдете людей необразованных, ремесленников и стариц, которые, правда, не в состоянии доказать пользу нашего учения словом, но делом подтверждают его нравственную благотворность».

Но не только христиане заявляли о том, что вознеслись в новый мир нравственной силы и святости. Даже их противники свидетельствовали об их образцовой жизни. Плиний рассказывал императору Траяну, что, расследуя дело христиан, не смог найти в них ничего преступного или злобного. Иустин признал, что стойкость христиан убедила его в их чистоте и что эти впечатления оказались решающими в его обращении в веру. В рассказах о мучениках мы часто читаем, что храбрость и верность христиан поражала тех, кто был свидетелем их испытаний на суде или их казни, причем настолько, что некоторые из видевших это сами решали стать христианами.

Впрочем, в начале III века случилось нечто значительное. Прочнейший моральный стержень Церкви начал ослабевать. Кое в чем Монтан был все-таки прав. К 220 году стало ясно: христианские церкви с их епископами и духовенством уже не те, что прежде.

Так что же с непростительным грехом?

В первые два века нашей эры христиане в большинстве своем верили в то, что крещение отменяло все грехи, совершенные верующим до этой минуты. А вот серьезные нравственные падения после крещения требовали особого подхода. Считалось, что три греха в особенности – сексуальная распущенность, убийство и отречение от веры (отступничество) – прощаются Богом. Но Церковью они не прощались никогда. За любой из них карали изгнанием из братства верных и лишали святого причастия. А поскольку евхаристия, как верила большая часть, была особым источником божественной благодати, тот, кто ее лишался, ставил под угрозу спасение своей души. Игнатий называл ее «врачевством бессмертия, предохраняющим от смерти».

Первая половина III столетия была для Церкви периодом долгого затишья: римские чиновники мало кого заставляли силой отречься от веры. Многим уже казалось, что духовная брань осталась в далеком прошлом; дисциплина и нравственные нормы стали мягче. Первым принял обратно раскаявшихся грешников – сделав политический шаг, – епископ Римский. Каликст I (217–222) вновь принимал покаявшихся грешников, совершивших прелюбодеяние и аборт. Он утверждал, что Церковь – словно Ноев ковчег, и в ней могут быть и чистые, и нечистые звери. В свою защиту он настаивал на том, что епископ Римский был «близок Петру» и что Господь дал Петру ключи, чтобы вязать и разрешать грехи людей. Да, именно в те дни епископ Римский впервые притязал на эту особую власть.

Тертуллиан, живший в то время в Северной Африке, пришел в ужас. «Мы не прощаем отступников, – восклицал он, – и будем прощать прелюбодеев?» То был голос из прошлого. Будущее выбирало Каликста. А если можно вновь принять в Церковь прелюбодеев, то почему нельзя принять отступников? К середине века многие задавали тот же самый вопрос.

В 250 году император Деций (249–251) начал самое яростное гонение, какое выпадало на долю Церкви. Деций, военачальник с дунайской границы, решил раз и навсегда избавиться от «христианской чуши». Он считал христиан врагами империи, а их безбожие – причиной многих бед страны. Деций повелел всем гражданам империи принести жертвы традиционным римским богам. Тем, кто так поступал, выдавали подтверждающие документы (по-латыни libelli) – как свидетельство того, что они подчинились приказу. Тех, кто отказывался подчиниться или не мог приобрести поддельные libelli от сочувствующих или продажных чиновников, – а может, не хотел приобретать их, – ждала смерть.