Ситуацию серьезно осложнял новый инспектор классов, ремесленник и «дипломат», «державшийся при выборе учителей правила “хоть и дерет, но в рот хмельного не берет”»[171]. Последствием этого было то, что «множество корпусных офицеров, до тех пор только дежуривших и наблюдавших за фронтом, теперь было призвано к преподаванию; живя в самом корпусе, они меньше манкировали, да и к тому же стоили дешевле приходящих извне. всплыли всякие бездарности». Уровень преподавания снизился, да и «во всех порядках» имел место упадок[172].

Преобразование всей системы воспитания в духе новых начал связано с именем В. А. Римского-Корсакова, заменившего С. С. Нахимова в декабре 1861 г.

* * *

Важнейшей частью учебно-воспитательного процесса в МКК были летние плавания на судах корпусной эскадры. «Этим способом, – писал А. П. Боголюбов, – невольно смолоду изучались все снасти, вооружение фрегата и даже архитектура, компас и направление румбов. Так что в 12 лет я уже знал все морские мелочи твердо и любознательно»[173].

«Приходилось с 6 часов утра и до 6 часов вечера проводить на воздухе и почти все время на мачте, накладывая такелажи, проводя снасти, привязывая паруса и т. п. Руки целый день были вымазаны в смоле или краске, так как весь такелаж “тировался” жидкой смолой, а все дерево и железо красилось для предохранения от ржавчины и гниения. Кроме работы, мы воспитанники стояли вахты наравне с командой. Вахты распределялись следующим образом: с 12 дня до 6½ вечера, с 6½ вечера до 12 ночи, с 12 ночи до 4 утра, с 4 утра до 8 утра, с 8 утра до 12 дня. Тогда служба во флоте была сплошным спортом, так как плавали почти всегда под парусами, разводя пары только в исключительных случаях. И в море, и на якоре беспрерывно шли парусные учения, захватывающие весь судовой состав стремлением обогнать в скорости исполнения маневра другие корабли отряда. Придумывались всевозможные ухищрения и приспособления, изобретались новые способы все только для этого соревнования. Часто люди жертвовали или рисковали своей жизнью, только чтобы не осрамить свой корабль перед соперником. Все это невольно сплачивало состав команд кораблей, и между офицерами, унтер-офицерами и рядовыми матросами общность интересов порождала крепкую спайку»[174].

Практически осваивая морское дело (гребля на шлюпке, плавание под парусами, такелажные работы и т. п.), кадеты крепли физически, развивали силу, ловкость, выносливость, решительность, терпение. «Парусное учение я любил, – вспоминал Н. А. Римский-Корсаков, – и с удовольствием, довольно смело лазил по мачтам и реям. Я был охотник до купания и вместе со Скрыдловым и другими товарищами оплывал вокруг корабля без остановки и отдыха до двух с половиной раз»[175].

Море приучало к строгой дисциплине, вырабатывало самостоятельность, твердость, трудолюбие.

Совместная жизнь в продолжение нескольких лет и «в особенности во время летних плаваний на прежних судах вырабатывала», по мнению А. Н. Крылова, «доброжелательное отношение к окружающим». Плавание и морская служба приучали «считать, что скорое решение вопроса, решение, может быть, и не вполне совершенное, но зато принятое вовремя, лучше медлительной нерешительности, что особенно важно в делах практических»[176].

Заграничные плавания знакомили с иными странами, народами, порядками – расширяли кругозор, будили мысль.

Возведенная в культ чистота корабля, безукоризненность его внешнего вида, лихое исполнение любого маневра формировали чувство гордости от сознания своей причастности к морской семье. «Морской дух, благодаря которому были Лазаревы, Нахимовы и Корниловы, приобретался на корабле, а не в Корпусе», – утверждал К. М. Станюкович[177].

Усваивалось – естественно, в разной степени – и то негативное, что было тогда на кораблях. «У нас на корабле, – вспоминал К. М. Станюкович, – дрались почти все офицеры, дрались, конечно, боцманы и унтер-офицеры; а самая невозможная и отборная ругань, свидетельствующая о виртуозной изобретательности моряков по этой части, стоном стояла во время учений и авралов»[178]. «То было время – время линьков и битья по морде, – подтверждает Н. А. Римский-Корсаков. – Командиры и офицеры, командуя работами, ругались виртуозно-изысканно, и отборная ругань наполняла воздух густым смрадом. Одни из офицеров славились пылкою фантазией и изобретательностью в ругательствах, другие зубодробительным искусством»[179]. И позднее «на старых парусных судах, – по свидетельству А. Н. Крылова, – процветала “словесность” старших офицеров, вахтенных начальников и боцманов; училищные офицеры, столь вежливые и корректные в стенах корпуса, ступив на палубу корабля, беспрестанно подкрепляли, стоя на вахте, всякую команду, каким-нибудь затейливым ругательством “в третьем лице”, и хотя это официально воспрещалось, но унаследованный со времен Петра обычай был сильнее всяких приказов»[180].

«Повышенное радостное настроение на корабле по временам, однако, омрачалось тяжелыми сценами телесных наказаний. Большинство офицеров того времени бравировало своей черствою властью, наказывая матросов за самые ничтожные провинности, выкрикивая вахтенного боцмана и величаво командуя дать такому-то 15 или 20 линьков, приказывая нашему брату гардемарину или кадету присутствовать при экзекуции. Команда, вызванная наверх, стоит фронтом. На шканцах вызван караул. Господа офицеры стоят на правой стороне в линию, раздается команда “Смирно!”. Читается постановление суда, присудившего матросу 200 розог; выводят присужденного, раскладывают, и начинается продолжительная, отвратительная “порка”. Осужденный от сильнейших ударов начинает орать во все горло, прося пощады, а командир, в сущности не злой человек, наставительно говорит: “хорошенько его, хорошенько”. Двести ударов! Это вечность… Дерут с паузами, старший врач щупает пульс, слышен счет ударов, те, которые бьют, из опасения за слабый удар быть в свою очередь выдранными, силятся в своих взмахах, и утомленные сменяются другими невольными палачами; наказуемый все слабеет, падающий голос замирает, доктор свидетельствует, и если силы у несчастного еще есть, то продолжают добивать число назначенных ударов»[181].