Полицейские отвлеклись на дочку убиенной. Бедняжка была совсем не в себе. Верно говорят, что в стрессовой ситуации люди творят странные вещи. Вместо того чтобы рыдать над бездыханным телом матери, дочь начала носится по квартире, зачем-то, судя по звукам, открывая шкафы и ящики. Искала что-то и, похоже, нашла. Потому что полицейские привели дочку покойной на кухню с жестяной банкой из-под печенья, которую она крепко прижимала к груди.

Дочка убитой оказалась худощавой дамой средних лет с заурядным лицом. Выглядела она как обветшавшее пальто, которое провисело в шкафу много лет, но до состояния винтажной вещи не дотянуло. Казалось даже, что пахнет от женщины нафталином. Узкие сухие губы, глаза немного навыкате, старомодные очки, темные волосы собраны в дохлый хвостик на затылке, черный костюм, янтарь в ушках и на шее. Звали даму Ксения Эммануиловна Иванькова. Фамилию Марко запомнил с трудом, была она такой же заурядной, как и сама дама. Фрау Иванькову усадили на табурет с другой стороны стола от Марко, ближе к окну. Если она и переживала из-за смерти матери, то мастерски это скрывала. Майор тоже сел, заняв табурет между ними. Шлепнул на стол, покрытый липкой клеенчатой скатертью, папку с протоколами и обвел их печальным взглядом, вероятно, размышляя, с кого начать.

– Что вы так на меня уставились? – грубо спросила Иванькова у майора.

– Как так? – лениво поинтересовался он и развернулся вполоборота в сторону фрау.

– Как, как, осуждающе! Не надо так на меня смотреть. Я ничего такого не сделала.

– Кто же вас обвиняет?

– У вас в глазах обвинение! – нервно сказала фрау Иванькова и стала жевать нижнюю губу. – Я свою мать не убивала.

– Это профессиональное, я смотрю так на всех, – дипломатично ответил майор. – У вас есть подозрения, кто убил вашу мать?

– Откуда же я знаю, – пожала костлявыми плечами Ксения Эммануиловна и ткнула пальцем в Марко. – Полицейские сказали, что этого парня задержали рядом с телом мамы. Значит, он убил, изверг.

Марко моргнул, усиленно делая вид, что не понял наезда, но внутри все вскипело от негодования. Он с трудом сдержался, чтобы не выдать себя. «Раз назвался груздем, полезай в кузов» – так любит говорить отец. Раз заявил полицейским, что по-русски ни черта не понимает, значит, надо дальше молчать. Так по крайней мере больше шансов, что пригласят переводчика и консула.

– Вы знаете этого молодого человека? – спросил следователь.

Ксения Эммануиловна повернулась к Марко и долго сверлила его маленькими глазками.

– Впервые вижу, – брезгливо доложила она и добавила: – Я крашеных блондинов вообще презираю.

– Это к делу не относится, – заявил следователь.

– А что относится? Что вы от меня хотели? Чтобы я над телом мертвым в истерике билась? – снова взвилась Ксения Эммануиловна. – Я, между прочим, больше вашего со смертью сталкиваюсь по роду деятельности. Пятнадцать лет работаю похоронным агентом. Для меня смерть – работа.

– Да ничего я от вас не хочу! Просто это ваша мама все-таки, – крякнул следователь и уставился в окно, словно там происходило что-то занимательное.

– Жаль, конечно, что с мамой несчастье приключилось, но если человек умирает, сочувствовать надо живым, – с раздражением заявила Ксения Эммануиловна. – Им тяжелее, а покойник что, ему уже все равно.

– Сочувствую, – вздохнул майор, почесал ручкой лоб и придвинул к себе протокол.

– Правильно сочувствуете! Я сегодня пережила настоящий стресс, – с напором заявила Ксения Эммануиловна, приложив бумажный платочек к сухим глазам. – Слава богу, все обошлось. Ничего из квартиры не пропало. Я решила, что мать обокрали. Хотя еще ничего не известно. Я не все осмотрела. Вы карманы у этого крашеного проверили?

– Давайте к делу ближе. Откуда вы узнали, что с вашей мамой случилось несчастье? – хмуро спросил майор.

– Мне соседка из сто семнадцатой квартиры позвонила. То есть я звонила сама.

– Соседке?

– Да нет же! Маме я позвонила. Мы с ней каждое утро созваниваемся. Ей почти девяносто. Мало ли что. Короче, я позвонила, как обычно, но трубку взяла не мама, а Алешка.

– Алешка? Вы же сказали, что соседка из сто семнадцатой.

– Я и говорю, соседка – Алешка, – с раздражением пояснила дочка покойной.

– Может, водички или успокоительного вам накапать? – с сочувствием предложил майор.

– Вот мое успокоительное! – Ксения Эммануиловна тряхнула жестяной банкой. – Про покойных плохо нельзя, но мать у меня с большим приветом была. Плюшкин по сравнению с ней отдыхает. Коммерческим банкам не доверяла, только жестяным. Все свои сбережения дома хранила, по банкам рассовывала. Эту коробку отец ей подарил на Новый год еще в шестидесятых годах. Сначала здесь пуговицы были, а потом, когда у маман крыша поехала на почве денежной реформы, она ее под сейф приспособила. У нее на сберкнижке деньги были, копила на дачный участок, но после девальвации хватило их только на телевизор «Рубин». Все сгорело. Она чуть в психушку не загремела тогда. В общем, с тех пор она стала хранить деньги не в сбербанке, а в этой банке. Здесь ее главная заначка. Подозреваю, в кухне, ванной и туалете тоже тайники есть. – Ксения обвела жадным взглядом заляпанные шкафчики и плиту.

Марко тоже исподтишка осматривал кухню. Глядя на бедную обстановку, сложно было представить, что старушка владела несметными богатствами, однако в следующее мгновение дочка развеяла его сомнения. Грохнула банку на стол и открыла крышку. Присвистнули все, кто находился в кухне. Банка была полна купюр.

– Ну? Теперь ясно, почему я так разволновалась? Мама уже несколько лет ни копейки на жизнь не тратила. В определенный момент она решила, что я всем ей обязана и должна ее содержать. Конечно, так оно и есть, я обязана матери всем. Отец ушел к другой женщине, когда я еще маленькой была. Ушел и забыл, нам совсем не помогал. Она на двух работах пахала, старалась меня поднять. Я ей благодарна за все, но, согласитесь, неприятно, когда содержание требуют как нечто само собой разумеющееся. И все хиханьки-хаханьки. Она веселая старушка была, бодрая. Иначе, говорит, квартиру тебе не отпишу. Алешке завещаю, она как внучка мне, говорит.

– Кто такой Алешка, вы мне можете объяснить наконец? – разозлился следователь.

– Какой вы непонятливый! Я же все вам объяснила! Алешка – это девка соседская.

– Почему имя мужское?

– Заскок ее мамаши. По паспорту Алешку Ленкой звать, но мать ее мужским именем с рождения величала и всех приучила. Двадцать четыре года девке, а она все Алешка. Там все семейство Симаковых такое – юродивое. – Ксения Эммануиловна покрутила пальцем у виска. – Замкнуло их на болезни девочки. Никого к себе не подпускали, отгородились стеной от мира. Бракованной она родилась, слепой с рождения. Ничего удивительного, Ирина ее родила поздно. Да еще непонятно от кого. Курортное знакомство. Съездила в Адлер и в подоле привезла. Бабка, правда, не такой дикой, как Ирина, была. С моей матерью они дружили. Иногда в картишки дулись, чаи гоняли и молодость вспоминали. Когда бабка Алешкина преставилась, год назад это случилось, моя с горя на внучку переключилась. Все к ним в гости таскалась. Вместе с девочкой книги слушали, потом их обсуждали, чаи гоняли, пока я матери мозги на место не вправила. Я ей говорю, нужна ты больно там. Что ты к людям привязалась? Они не хотят никого в свою жизнь впускать, а ты лезешь все время. Обиделась, но ходить перестала. Поняла, что я права. А потом принялась меня инвалидкой шантажировать. Представляете, какая старая сволочь! Я напрягаюсь, содержу ее, а она мною еще манипулирует. А я ведь не миллионерша. Мало того что ее кормлю, на мне еще ипотека висит. Решила своим жильем обзавестись после второго развода. Пока жили под одной крышей, мать меня по доброте душевной с двумя мужьями развела. Недостойны, говорит, тебя. Сама без мужика осталась по собственной дурости и мою жизнь решила сломать. Ну да, мужья у меня были дерьмовые: первый пил, второй гулял, но покажите мне хоть одну замужнюю бабу, у которой все иначе?