С этих минут и до отъезда в Москву мы на всех экскурсиях и прогулках были рядом, а тем вечером Смирнова сказала мне, многозначительно улыбнувшись, что Крутов явно влюбился. Я только отшутилась в ответ, но и сама почувствовала, что подошел он ко мне не просто так…

Еще в детстве я посмотрела старый советский кинофильм «Алые паруса» по замечательной повести Александра Грина, и мечта о прекрасном принце поселилась в моем сердце. Мечта наивная, глупая, несовременная, старомодная. Но что тут поделаешь — я читала много сентиментальных и романтических книг, верила в бескорыстную любовь, в свое будущее счастье. Со временем пришло понимание того, что «книжные» мальчики и девочки, воспитанные таким образом, попадают в довольно сложную ситуацию, сталкиваясь с суровой реальностью. Видеть окружающий мир в розовых очках чревато болезненным крушением придуманных или сильно изменившихся идеалов. Одна моя знакомая сокурсница еще со школы мечтала побывать в Париже, побродить по набережной Сены среди выставленных картин безвестных художников и книжных развалов букинистов, пройтись по Большим бульварам, подняться к базилике Сакре-Кёр на вершине Монмартра, посидеть в кафе на Монпарнасе. И оказалась очень разочарована, увидев, как разительно отличается современная столица Франции от той, которую нарисовало ее воображение, особенно во время забастовки работников транспорта. Впрочем, это уже совсем другая история…

А тогда, в заснеженном Петербурге, я впервые оказалась любима и полюбила сама.

Витя Крутов, боксер-разрядник и одновременно знаток поэзии Серебряного века, совсем не походил внешне на замечательного актера Василия Ланового, сыгравшего Артура Грэя, но у него была душа романтика, поэта и воина. Мы стали встречаться и в Дубровске, мечтали продолжить эти встречи в студенческую пору в Москве, однако этого не случилось. Я успешно поступила на бюджетное отделение лечебного факультета в Сеченовскую медицинскую академию, а Виктор стал студентом биофака МГУ, но первую же сессию он завалил, был отчислен и призван на армейскую службу. Наша переписка, которая казалась поначалу такой естественной, как-то сама собой прервалась уже через пару месяцев, скорее всего, по молчаливому обоюдному согласию. У меня остались лишь светлые и грустные воспоминания — и только.

Во все времена в нашей стране конкурсы в медицинские вузы были и остаются высокими, учатся в них шесть лет, потом проходят один год интернатуру или два — ординатуру, и лишь после этого вчерашние студенты и студентки начинают работать самостоятельно. При поступлении я выбрала лечфак (а возможными вариантами начальной специализации были педиатрия, стоматология, фармация или организация госсанэпидемслужбы), а после окончания четвертого курса решила далее специализироваться в хирургии, как мои дед и мама.

В нашей группе из четырнадцати человек девять были приезжими, включая меня, пятеро — москвичами и москвичками. Для всех иногородних встал вопрос, где размещаться — в общежитии или на съемной квартире. Академия предоставляла места в четырех корпусах общего проживания, один из них находился совсем рядом с вузом, на Малой Пироговской, три других — в достаточно удаленных от него городских районах. Но тетя Таня категорически заявила, что жить я буду у нее, если не хочу смертельно обидеть. И тем самым проблема решилась сама собой.

Старшая сестра отца всю жизнь (а ей в год моего поступления исполнилось пятьдесят два года) проработала бухгалтером в Московском метрополитене. Официально замужем она никогда не была и ко мне относилась, как к родной дочери, — заботилась, помогала и деньгами, и советами. Жила тетя Таня в доставшейся от родителей двухкомнатной квартире панельного дома на Флотской улице, неподалеку от станции метро «Речной вокзал». Каждое утро, кроме выходных, я шла через парк Дружбы, разбитый в честь Всемирного фестиваля молодежи и студентов в далеком 1957 году, спускалась под землю на эскалаторе, ехала в переполненном вагоне до станции «Охотный Ряд», пересаживалась на красную линию и выходила на «Спортивной» или на «Фрунзенской». Не так уж и далеко по столичным меркам.

Учиться в Сеченовской академии было и трудно, и интересно. На младших курсах изучались столь разные предметы, как физика, химия, латынь, английский язык, гистология, физиология, анатомия… Времени не хватало катастрофически, но я сказала себе — сегодня закладывается фундамент моего будущего и только от меня зависит, каким оно будет.

В учебной группе у меня со всеми сложились ровные и доброжелательные отношения, но не более того. Ежемесячно я ездила в Дубровск, подробно рассказывала маме о лекциях, семинарах, зачетах и экзаменах, интересовалась ее жизнью, всегда получая ответ: «У меня все хорошо, Ника, главное для меня — твои результаты, твои достижения, обо мне можешь не волноваться». Мама, конечно, старела и постепенно сдавала, у нее появились боли в пояснице и в коленях, начался артрит, но она сообщала об этом коротко и спокойно, как о чем-то неизбежном и неотвратимом.

Два-три раза в месяц мы со Смирновой созванивались и встречались в «Шоколаднице» на Тверской, рядом с метро «Маяковская». Лида училась в химико-технологическом, снимала однокомнатную квартиру в доме на Новослободской и тратила на дорогу в МХТИ минут двадцать. Учеба ей давалась легко, в Дубровск к родителям она ездила каждое воскресенье, встречалась там периодически с нашими одноклассниками. От Лиды я узнала, что Витя Крутов после армии вернулся в родной город, получать высшее образование наотрез отказался и начал работать в частном охранном предприятии.

— Ты не хочешь с ним встретиться? — спросила она.

Я пожала плечами:

— Не знаю, может быть… Знаешь, Крутов сам выбрал свою дорогу, и нам с ним, к сожалению, не по пути.

Смирнова эти слова интерпретировала по-своему и тут же поинтересовалась:

— Ты встречаешься с кем-то из однокурсников?

— Да что ты, мне просто некогда сейчас заниматься устройством личной жизни, вот получу диплом — тогда и перейду к этому этапу, — ответила я, рассмеявшись.

Когда мы сдали очередную сессию и перешли на пятый курс, одна из москвичек, полная крашеная блондинка Лена Кисленко, пригласила на свой день рождения трех парней и трех девушек из группы, в числе последних оказалась неожиданно и я, хотя в дружеских отношениях с Кисленко не состояла.

Родители Лены в этот июньский вечер уехали на дачу, в трехкомнатной квартире в сталинском доме на проспекте Мира собралась одна молодежь. Мне уже приходилось в Дубровске бывать в жилищах обеспеченных людей, но эти недавно отремонтированные хоромы советского времени производили особое впечатление — натертый до блеска паркет, антикварная мебель из мореного дуба, ковры на полу и на стенах, огромная хрустальная люстра в гостиной, картины известных художников (и как утверждала Кисленко, не копии, а подлинники) и рядом — ультрасовременная бытовая электроника, плазма с большим экраном, робот-пылесос, посудомоечная машина на кухне и прочее, прочее, прочее.

Вечер прошел хорошо, мы выпили немного шампанского, ели вкусную пасту с морепродуктами, бутерброды с черной икрой, а завершили трапезу отлично сваренным кофе и фруктовым тортом на широком блюде.