Через два часа Сошников оторвался от экрана компьютера, позвонил директору «Префекта» Короткову и сказал:

— Алексей Дмитриевич, хочу попросить у вас на вторник отгул по личным обстоятельствам.

Получив согласие, детектив вышел на сайт южноградского аэропорта и принялся изучать расписание рейсов и стоимость билетов до Москвы. А в понедельник набрал номер секретаря генерального директора «Афродиты» и попросил соединить его с Вероникой Викторовной.

«После всего случившегося в последние дни я нахожусь в состоянии сильнейшего нервного расстройства, на грани потери рассудка. Чтобы защититься от надвигающегося срыва, нужен сеанс психотерапии, но довериться врачу невозможно, это решение для меня неприемлемо. Остается одно — изложить все на бумаге, тем самым успокоиться, отвлечься. А потом написанное сжечь и забыть обо всем, раз и навсегда. Итак, я начинаю свою исповедь, но вот с чего ее следует начать? Наверное, с того, как мой отец, инженер-строитель, погиб на работе в результате несчастного случая в июне 90-го года, мне в тот день как раз исполнилось пять лет. С тех пор я не люблю свой день рождения и приход лета: они всякий раз напоминают мне о горестных похоронах на кладбище подмосковного Дубровска, заплаканном лице мамы, одетой в черное, поминках, на которые пришло несколько отцовских друзей и приехала из Москвы его незамужняя старшая сестра, тетя Таня.

Собственно, других близких родственников у нас и не осталось к этому времени — родители отца умерли много лет назад, а мамины — за два года до моего пятилетия. Деда, главного врача Дубровской горбольницы, сразил инсульт после проведенной тяжелой и длительной операции, бабушка-учительница очень горевала и пережила его на несколько месяцев. О них обоих осталась в городе добрая память, смутные воспоминания сохранились и у меня. А вот отец, высокий, веселый, с постоянной улыбкой на лице, иногда снился живым, а не лежащим с закрытыми глазами в деревянном гробу…

Мама работала в той же горбольнице старшей медсестрой в хирургическом отделении. Она дважды пыталась поступить в 1-й ММИ, однако оба раза не набрала необходимых баллов и довольствовалась медучилищем в Дубровске. Так что с момента моего рождения у моей мамы и ее родителей планы относительно меня были вполне определенные: стать врачом — после окончания лечебного факультета Первого Московского медицинского института (позднее он стал академией, а потом университетом) имени Сеченова.

Отец хорошо зарабатывал, и наша семья до его гибели не испытывала никаких финансовых проблем. Но на следующий день после похорон мама сказала мне во время завтрака, как взрослой:

— Теперь, Ника, нам придется затянуть пояса потуже.

И я поняла, что моя жизнь изменилась. И не в лучшую сторону.

Характер у моей мамы оказался сильный, она была женщиной, способной сопротивляться любым напастям. Она забирала меня из продленной группы детского сада одной из последних, работала на полторы ставки, подменяла уходивших в отпуск или на больничный. И сама не меняла долго одежду и обувь, но меня одевала, обувала и кормила лучшим образом.

Воспользовавшись поддержкой друзей деда, не последних людей в Дубровске, мама определила меня в элитную городскую гимназию. В нашем наукограде в конце восьмидесятых годов было три академических НИИ и два отраслевых НПО, в девяностые выжили два учреждения — Научно-исследовательский институт экспериментальной медицины и научно-производственное объединение «Прикладная геофизика». С первого класса я училась вместе с сыновьями, дочерьми, внуками и внучками кандидатов и докторов наук, профессоров, членкоров и академиков. Некоторые из них с юных лет демонстрировали окружающим свою принадлежность к городскому «высшему обществу», но большинство держалось просто, не играя в «мажоров».

В гимназии собрались лучшие в Южнограде преподаватели математики, физики, химии и биологии. В двух последних дисциплинах я преуспела, в старших классах начала побеждать на городских и областных олимпиадах, чем доставляла маме огромное удовольствие.

Она так и не решилась, хотя претендентов хватало, устроить свою личную жизнь, осталась вдовой, не рискуя моим будущим, возможными конфликтами с гипотетическим отчимом. И продолжала работать с утра до вечера, брала дежурства в выходные и в праздники, лишь бы я не испытывала каких-то бытовых неудобств, сытно и вкусно питалась. То есть затянула пояс только мама, а не мы вместе.

Как-то раз зимой, когда я училась в выпускном, нашему классу организовали трехдневную экскурсию в Санкт-Петербург. После прибытия на электричке в Москву мы с учительницей истории на метро добрались до Ленинградского вокзала, перекусили в кафе и вскоре заняли места в купейном вагоне скорого поезда. Лида Смирнова, моя подруга еще с детского сада, сказала мечтательно:

— Ну, Ника, наконец-то я снова пройдусь по Невскому и по Фонтанке, Питер — это превосходный, восхитительный, волшебный город, вот увидишь!

Когда состав тронулся, проводница быстро проверила билеты и разнесла желающим горячий чай с лимоном. Я долго не могла уснуть, смотрела в окно на мелькающие, хорошо освещенные подмосковные станции и платформы, испытывала то ожидание предстоящего праздника, которое часто еще ярче и красочнее, чем он сам…

И это ожидание полностью оправдалось. Скорый прибыл на Московский вокзал очень рано, в половине шестого утра. До отеля в районе Гостиного двора мы пошли пешком, и короткая прогулка по ночному еще, в сущности, городу превратилась в путешествие во времени. Почти полное отсутствие транспорта на проезжей части, редкие прохожие — и серые громады домов и дворцов XIX века, темные переулки, из которых, кажется, вот-вот выйдет или сошедший с каменного постамента и оживший Александр Сергеевич Пушкин, или насмешливый Гоголь, сопровождаемый несчастным мелким чиновником Акакием Акакиевичем и коллежским асессором Ковалевым, бесследно потерявшим свой нос, или Достоевский, мрачный создатель образов студента Родиона Раскольникова и князя Льва Мышкина…

Наш класс растянулся по тротуару, одни шли быстрее, другие помедленней. Я катила свой увесистый чемодан на колесиках, которые то и дело застревали в снегу, начала постепенно отставать, и тут меня догнал Виктор Крутов, рослый блондин с атлетической фигурой, который пришел в нашу школу в прошлом учебном году. Я ранее никогда с ним особенно не общалась, знала лишь, что его родители-биофизики переехали в Дубровск из Пущино, а Виктор много лет занимается боксом.

— Давай помогу, Ника, — предложил он мне, — а то идти еще долго.

— А ты откуда знаешь? — спросила я с удивлением.

— Просто останавливался уже с командой в этой гостинице, когда участвовал в юношеском чемпионате. А ты в Питере впервые?

— Да, и просто с первых минут очарована этим городом, — призналась я, отдавая ему чемодан.

И тут, к моему большому удивлению, Витя поправил ремень своей сумки на правом плече и начал наизусть читать стихи Блока и Гумилева о прекрасной незнакомке и заблудившемся в бездне времен трамвае. В те годы, как и сейчас, поэзия потеряла уже свою былую популярность в молодежной среде, но Крутов оказался исключением из общего правила. Потом он стал рассказывать мне о рождении Санкт-Петербурга, о Фонтанке и БДТ, об истории Аничкова моста и Аничкова императорского дворца, о памятнике Екатерине Второй и об Александринке. Витя объяснил, что интерес к истории России, к стихам и к бардовской песне ему привили родители, любители поездок по Золотому кольцу, походов на плотах по бурным сибирским рекам и скалолазанию в горах Северного Кавказа.