Его теплый взгляд ободрил ее. Чтобы скрыть робкое замешательство, она сказала:

– Ну, тогда Роберт-дьявол.

Они завтракали на вершине скалы, мягкий ветер обвевал их, море далеко внизу отливало глазурью и серебром.

– О, как все это божественно хорошо! – вздохнула Тони.

Она хотела рассказать Роберту об истории в школе, но стеснялась.

– Скучали вы по мне, Тони? – спросил он. Тони взглянула на него. Теперь, когда он был с нею, ей казалось, что она скучала по нему. Он, очевидно, был из тех людей, по которым скучают. Все же на его вопрос было очень трудно ответить. – Скучали? – настаивал он, глядя на нее сверху, так как она лежала на низкой траве.

Тони встретила его взгляд.

– Да, – ответила она тихо и подумала, что это действительно так.

– Я очень хотел увидеть вас снова. Я привез вам маленький подарок.

Он вынул пакет из кармана своего автомобильного пальто и передал ей в руки. Дрожащими пальцами она открыла его. Это был томик Суинберна.

– Я бы хотел, чтобы вы мне прочли поэму, которая вас «разбудила». Хотите?

– Но я не читаю вслух, вернее, я никогда не читала. Я думаю, что прочту плохо.

– У вас очень приятный голос. Вы, наверное, хорошо прочтете.

Тони понравился комплимент. Запах от папиросы Роберта доходил до нее. Она вдруг почувствовала себя счастливой. Ее великодушие подсказало ей, что этим она обязана всецело ему.

– Вы очень добры ко мне, – сказала она, – никто, кроме дяди Чарльза, никогда меня никуда не брал и ничего мне не дарил.

– Я думаю, что я это делаю из тех же побуждений, потому что я вас люблю, Тони.

Он пригладил волосы рукой, и Тони обратила внимание на его красивую смуглую руку и густые блестящие светлые волосы.

– Как хорошо ваши волосы пахнут, – сказала она вдруг.

Он рассмеялся:

– Духи кончились? Я привезу еще.

– У меня еще много. Я и сегодня надушилась, – она протянула ему носовой платок.

– Какая маленькая ручка!

Он взял руку и держал ее.

– Я знаю, – сказала Тони, – и ноги у меня маленькие. Как видите, я и вся небольшая особа.

– Небольшая, – согласился он, глядя на ее красивые ножки. – Вы должны всегда носить шелковые чулки, девочка.

– Слишком дорого, – ответила Тони со вздохом. – Я получаю очень мало карманных денег. Фэйн их мне дает.

– Не могу понять, почему Чарльз ничего вам не оставил.

Тони сразу встала на защиту:

– А почему он должен был? Бедняжка, он уже кучу денег потратил на нас, и я знаю, что Уинчес был всегда сплошной расход. Он слишком много отдавал другим.

– Я пришлю вам шелковые чулки и другие вещи, – сказал Роберт, меняя тему. – Перчатки, например, для этой маленькой ручки.

Он все еще держал ее руку в своей.

– Я обожаю наряды, – продолжала Тони. – В особенности красивые, с оборочками, кисейные ночные рубашки и другие вещи. Девушки тут носят ужасное белье: закрытое, со странными вышивками, совершенно непохожее на то, которое в Париже носила Симона.

Роберт внимательно смотрел на нее. Он так долго жил в обществе женщин, замечания которых всегда были двусмысленны, что ему уже трудно было слышать чистые естественные речи, воспринимать их так, как они произносились.

– У вас обыкновение говорить со всеми о таких вещах? – спросил он, поддразнивая ее.

– Дяде Чарльзу я всегда все говорила, – ответила Тони.

– Но я не дядя Чарльз.

Тони выдернула руку, и лицо ее опечалилось.

– Нет, – сказала она и тихо прибавила: – Читать вам теперь?

Экзотическая страсть и красота поэмы растрогали ее. Грусть, навеянная воспоминаниями о дяде Чарльзе, проходила при чтении. Лорд Роберт лежал и смотрел на нее, лениво вырывая маленькие кустики темной сухой морской травы. Он видел биение пульса на ее белой шее, когда она читала об этой напряженной, совершенно сверхъестественной любви. Глядя на нее вверх, он мог видеть блеск ее белых зубов между красных губ. Вид ее заставил его спросить самого себя в сотый раз, был ли он действительно увлечен. Тони моментами казалась совершенным ребенком. Моментами обладала всей соблазнительностью привлекательной женщины. Он сам знал, что увлечен, знал это еще с того дня, который они совместно провели в Париже, но он сомневался в силе увлечения. Он так много женщин любил понемногу и в каждом из этих случаев испытывал разочарование. Он был болен, издерган и устал до смерти от истории, которую он пережил за последний год. Как все снисходительные к себе мужчины, он ненавидел путы, и теперь он находился между Сциллой неприятного разрыва и Харибдой связанности в течение долгого путешествия по континенту с женщиной, в данный момент ему близкой.

Свежесть Тони, ее жизнерадостность, ее сверкающая молодость взывали к нему, если еще можно взывать к человеку пресыщенному. К тому же, насколько он знал, она никогда не восхищалась им и, наверное, никогда не увлекалась. Он смотрел на нее неудовлетворенно. Где-то в глубине души, под мертвящим слоем эгоизма, он чувствовал, что поступает нечестно. Девушка была еще совсем ребенком и в некотором роде его родственницей. Он находился в том опасном состоянии, когда мужчина самого себя убеждает, что не любит, для того чтобы заглушить в себе чувство стыда, которое твердит ему, что он любит.

«О проклятье! – сказал он с раздражением про себя. – Было безумием приехать сюда после всего». Он никогда бы не приехал, говорил он себе, если бы ему так чертовски не надоело все в городе.

Тони закончила чтение поэмы и некоторое время глядела вдаль, на море. Ее глаза цвета янтаря блестели от отражения солнца в них. Она вдруг быстрым движением повернулась к нему.

– Я бы отдала все – мои надежды, мои мечты, даже жизнь мою, чтобы быть так любимой, – сказала она серьезно.

– Что вы знаете о любви? – спросил ее Роберт.

Кровь прилила к белому лицу Тони.

– Я знаю достаточно для того, чтобы быть в состоянии чувствовать, что если бы я любила, то любила бы именно так: безрассудно и безгранично.

– Что вас заставляет так чувствовать? – настаивал он.

– То, что я стала взрослой, – медленно ответила она. – Мне кажется, что люди живут до определенного возраста то счастливо, то несчастливо – как случается, причем это счастье всегда более или менее материального характера и зависит, я думаю, от вещей, а не от людей – и вдруг в один прекрасный день что-то происходит, и человек уже больше не тот. До смерти дяди Чарльза я даже не предполагала, что могу ломать себе голову, раздумывая о чувствах, но это случилось. Самое страдание мое научило меня понимать, что если человек умеет сильно чувствовать горе, то он так же сильно умеет чувствовать и радость, – да и чтение отчасти открыло мне глаза. Я слышу, как девушки говорят о любви, и я знаю, что это совсем не то, что я понимаю под любовью. Это – дешевое эхо любви. Я жажду любви, – вызывающе сказала она, – прекрасной любви, я жажду жить…