«Я не забываю тебя, только я и ее люблю», – сказала она ему мысленно.

Школа показалась менее невыносимой. Впереди по окончании ее мелькала какая-то надежда.

Накануне того дня, когда Мэннерс должна была ее отвезти в Бристоль, в новую школу, пришел лорд Роберт. Леди Сомарец не было дома. Он знал об этом. Он предложил Тони поехать с ним на концерт. Бедная Тони! Это было ее первое впечатление от настоящей музыки. Она захватила ее, словно море, и волны восторга перекидывали ее туда и назад с такой силой, которая, казалось, причиняет ей утонченную боль. Она была очень возбуждена, и музыка всецело завладела ею.

Роберт по-своему любил музыку, но радость, которую музыка доставляла Тони, поразила его. Он совершенно не принял в расчет ту абсолютно уединенную жизнь, которую она всегда вела. Разумеется, она и раньше бывала на концертах, обыкновенных, повседневных, но она никогда до тех пор не слышала Кубелика, и ее душа пела в унисон с божественными звуками, которые он извлекал.

Роберт чувствовал, как она дрожит от наслаждения, и это странным образом тронуло его. Он посмотрел на нее, увидел ее блестящие глаза и дрожащие губы. Тони сзади зачесала свои волосы кверху и перевязала их большим черным бантом. Она выглядела очень юной и уже была определенно привлекательной.

Роберт вдруг припомнил слова Чарльза: «У нее такого рода натура, которая требует многого, потому что сама отдает все».

Он неожиданно вздохнул и почувствовал себя старым; ей было семнадцать, а ему около сорока.

По темным улицам, с лентами золотых огней, они поехали в кафе выпить чаю.

– Как вы думаете, Тони, сколько мне лет? – спросил он вдруг.

Она серьезно обдумывала. Его волосы были светлые и густые, его кожа смугла и без морщин, его глаза блестели. Он выглядел таким молодым.

– Тридцать, вероятно, – предположила она.

– Мне сорок лет, – сказал он коротко, – и я ненавижу их.

Он отвез ее домой в моторе. Она молчала, вся еще охваченная очарованием музыки.

– Итак, это наше прощание, – сказал он. – Не поцелуете ли вы меня перед отъездом, Тони?

Она сразу повернулась к нему.

– Да, если вам хочется.

Он нервно рассмеялся.

– Я думаю, что я слишком стар для поцелуев.

– Вы никогда не состаритесь, – сказала Тони с той мудростью, которая иногда в ней проявлялась.

– Почему вы так думаете?

– Потому что вы так любите жизнь, – серьезно сказала она.

– Вы совершенно взрослый человек для своих лет.

– Не потому ли, что я немного знаю о вас? Разве каждый так или иначе не знает хоть сколько-нибудь о людях, которые нравятся?

– Значит, я вам нравлюсь?

Тони вдруг сконфузилась.

– Разумеется, – пробормотала она.

– Очень? – Его теплая рука сжала ее руку.

– Да, я так думаю.

– Достаточно для того, чтобы хотеть меня поцеловать? – Пожатие стало более нежным, более требовательным. – Тони, дорогая, знаете, я очень буду скучать по вас.

Было так сладостно думать, что кто-то будет скучать по ней. Никто никогда ей раньше этого не говорил.

– Будете по мне скучать почему?

– Потому что вы такая дорогая девочка, такая чертовски обворожительная.

Мотор повернул на Гросвенор-стрит.

– Тони, вы не хотите? – Голос лорда Роберта звучал хрипло.

Она нагнулась, потянулась к нему лицом, и он поцеловал ее в губы. Она чувствовала его учащенное дыхание. Мотор остановился, и он помог ей выйти.

– До свидания, – сказал он, и его лицо в темноте показалось ей очень бледным. – Я, вероятно, приеду туда навестить вас. Приехать?

– О, неужели вы приедете? – сказала она и этой ночью чувствовала себя менее несчастной. Лорд Роберт был мил, он был другом, и он, может быть, приедет ее навестить. Поцелую она не придала никакого значения. Ее чувства еще спали.

Расставшись с ней, Роберт пошел обратно парком, проклиная самого себя.

Нынешний день принадлежит мне и тебе.

Д. Г. Россетти

Сэр Чарльз всегда предполагал обеспечить Тони. Накануне своей болезни он рассчитал, какую сумму из своего состояния он мог бы выделить для Тони за вычетом вдовьей доли леди Сомарец. В бреду мысль о Тони мучила его все время. Где-то в уголке мозга гнездилась мысль, что он по отношению к Тони что-то хотел сделать. Но сознание никогда не возвращалось к нему в такой мере, чтобы он мог ясно выразить свою волю, и он умер, оставив единственного человека в мире, которого он действительно любил, необеспеченным и зависимым от тех, от чьей милости он хотел его избавить.

Фэйн, во всей своей славе нового хозяина, не был склонен послушаться старых поверенных. Он сам знает, что он собирается сделать для сестры. Без сомнения, позднее он назначит ей пенсию, ведь ей, разумеется, придется выезжать, быть представленной везде. Школу он выбрал по списку, который ему предложило агентство, и вопрос о размере платы был при этом выборе решающим.

Школа Данверса, казалось, сулила больше всего и при этом дешевле всех других, и он остановился на ней после поверхностного обсуждения вопроса с леди Сомарец, все мысли которой в данный момент были поглощены ее предполагаемой поездкой за границу.

Хотя Тони увидела школу впервые при солнечном освещении, она сразу ей не понравилась. Это было голое серое здание с палисадником кругом, но без единого деревца. Не понравилась ей также и начальница, которая сухо приветствовала ее, а затем поручила двум девушкам с сильно завитыми волосами и перетянутой талией.

– Кто ваш отец? – спросила одна жеманным голосом, который не мог скрыть ее ланкаширского выговора.

Тони посмотрела на нее. Этот тип был для нее новым. В монастыре девушки были совершенно другими, в Париже Симона и Ева были также другими, но… эта девушка!

Тони снова посмотрела на нее.

– А кто ваш отец? – спросила она вежливо.

– Мэр нашего города, – ответила девушка. – Вы бы лучше нам сказали, кто ваш отец; видите ли, это имеет существенное значение. Вы, вероятно, будете в нашей компании, все зависит от того, кто вы такая.

– Мой отец был солдатом, – коротко ответила Тони. Девушки были очень поражены. Она с злорадной усмешкой вдруг подумала про себя: что бы они сказали, если бы им стали известны другие свойства капитана Сомареца.

Тони от всего сердца возненавидела школу. Позднее она научилась презирать ее.

Есть девушки, у которых единственной темой разговора являются мужчины. В этой школе все девушки – они были или наглы, или просто непереносимы – принадлежали, за небольшим исключением, к этой категории. Эти девицы всегда говорят о своих «мальчиках» и называют друг друга «душка». Они употребляют дешевые духи, и их волосы испорчены от постоянной завивки.