Григорий не выдержал, спустился и тихонько вошел в гостиную.

Богословский аккомпанировал на пианино, слабо улыбаясь, словно уносился в совершенно иной мир, далекий от земного.

Бернес стоял рядом, облокотившись на инструмент, и пел, склонив голову к плечу.

Он был задумчив, грустен даже – то ли в образ вошел, то ли чувствовал так.

Фильм «Два бойца» еще не вышел на экраны, и песня звучала внове, как будто в первый раз.

Заметив Быкова, Бернес встрепенулся, кивнул ему, как старому знакомому, а Григорий на цыпочках прошел к дивану – Валентина подвинулась – и он сел рядом.

Заметив гитару с пошлым бантом на грифе, Быков взял ее и стал подыгрывать пианисту.

Светлана с изумлением смотрела на брата: он еще и на гитаре может?!

Григорий усмехнулся и подмигнул «Пупку», как Васька в детстве дразнил сестру.

…Как я люблю глубину твоих ласковых глаз, Как я хочу к ним прижаться сейчас губами…[9]

Быков и не заметил, как начал подпевать, а когда отзвенел последний аккорд, Валя Серова воскликнула:

– Марк! А у Васи хороший голос! Приятный такой…

– Да бросьте… – отмахнулся Григорий.

– А ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Бернес. – Спойте нам что-нибудь!

Быков поднял бровь и усмехнулся.

Он вспомнил кой-какие книги про попаданцев, где главный герой поет песни из будущего, выдавая их за свои.

Нет, спеть-то можно, отчего ж, только…

– Ладно, – сказал Быков и меланхолично затеребил струны.

Почему все не так? Вроде все как всегда: То же небо – опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода, Только он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя. Мне не стало хватать его только сейчас, Когда он не вернулся из боя.

Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, А вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь, – не про то разговор, Вдруг заметил я – нас было двое. Для меня будто ветром задуло костер, Когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалась, будто из плена, весна, По ошибке окликнул его я: – Друг, оставь покурить! – А в ответ – тишина: Он вчера не вернулся из боя…

Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие – как часовые. Отражается небо в лесу, как в воде, И деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло для обоих. Все теперь одному. Только кажется мне, Это я не вернулся из боя.

Когда Быков прижал ладонью струны, он ощутил, что смолкла не одна лишь гитара – тишина стояла в гостиной.

Валя смотрела в стену, сжав ладони, будто молясь, и на ресницах ее дрожали слезинки.

Даже Светлана выглядела потерянной.

Богословский смотрел с интересом и удивлением.

– Вот это ничего себе! – выдохнул Бернес и рассмеялся, но как-то наигранно, будто стесняясь своего волнения. – Я никогда не слыхал этой песни! Кто написал?

– Его звали Владимир. Он умер.

– А еще? – вцепился в Быкова Марк. – Спойте еще!

– Спойте! – умоляющим голосом сказала Валентина.

Даже вальяжный Симонов заворочался беспокойно и забормотал:

– Право, это была вещь…

– Ладно, – согласился Григорий. – Еще одну, и все.

Песен Высоцкого он знал немного, но эта просто просилась на язык.

Я – «Як»-истребитель, мотор мой звенит, Небо – моя обитель, А тот, который во мне сидит, Считает, что он – истребитель.

В этом бою мною «Юнкерс» сбит, Я сделал с ним что хотел. А тот, который во мне сидит, Изрядно мне надоел.

Я в прошлом бою навылет прошит, Меня механик заштопал, А тот, который во мне сидит, Опять заставляет – в штопор.

Из бомбардировщика бомба несет Смерть аэродрому, А кажется – стабилизатор поет: «Мир вашему дому!»

Быков пел, струны звенели, и все горести будто отошли, не в сторону даже, а в небытие.

В эти минуты он отдыхал душою, наслаждался покоем, и ему было хорошо.

Опасность, риск, качание на лезвии бритвы между тем и этим светом – все это будет, и очень скоро.

Но не сегодня.

…Терпенью машины бывает предел, И время его истекло. И тот, который во мне сидел, Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит! Наконец-то лечу налегке, Последние силы жгу. Но что это, что?! – я в глубоком пике И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я немного успел, Но пусть повезет другому. Выходит, и я напоследок спел: «Мир вашему дому!»… «Мир. Вашему. Дому!»…

– «Мир вашему дому…» – прошептала Валя и вздрогнула, словно выходя из транса. – Это так… Так здорово!

– Вам надо петь, – серьезно сказал Бернес. – Голос у вас не сильный, но приятный, а силу и развить можно.

– Мне надо летать, – парировал Быков, откладывая гитару.

– Еще! – взмолилась Серова.

Но Григорий, хоть и улыбнулся ей, оставался непреклонен:

– Все, отбой.

Сообщение Совинформбюро:

В течение 25 марта наши войска вели бои на прежних направлениях.

24 марта частями нашей авиации на различных участках фронта уничтожено или повреждено не менее 50 немецких автомашин с войсками и грузами, взорван склад боеприпасов, подавлен огонь восьми батарей полевой и зенитной артиллерии противника.

На Западном фронте наши войска заняли несколько населенных пунктов. Бойцы Н-ской части обошли сильно укрепленный опорный пункт противника, с тыла атаковали немецкий гарнизон и после короткого боя овладели пунктом. Захвачены склад боеприпасов, три орудия, много винтовок, гранат и патронов. Взяты пленные.

В районе Белгорода подразделения Н-ской части разгромили немецкую роту автоматчиков, пытавшуюся переправиться через водный рубеж. На поле боя осталось свыше 100 вражеских трупов. Огнем нашей артиллерии подбито три танка, пять противотанковых орудий, рассеянно и частью истреблено до батальона пехоты противника.

На Ленинградском фронте нашими летчиками в воздушных боях и огнем зенитной артиллерии в течение вчерашнего дня уничтожено 32 немецких самолета.

Всю восьмерку «По-7», тупоносых и округлых, перегнали с аэродромов в Люберцах и Старой Торопе на следующий же день.

Самолеты – темно-серо-зеленый «верх» и серо-голубой «низ» – не несли на плоскостях или фюзеляже никаких опознавательных знаков, даже тактические номера на них отсутствовали.