– А почему у него ноги такие… маленькие?

– Хе! Так они ж просто для натуральности. Он на ширмеверхом сидит, свесил их наружу и скачет: то орет, то дерется, то свишче. Араньше бывало, что и бранился несусветными словами, не дай боже тебе знать их.Верхом на ширме гарцует – потому и кукла называется «верховая», она же ест –«перчаточная», потому ее на рэньку как перчатку надевают. Вот постой-ка, сампопробуй. Надевают на «родную», то ест на праву рэньку. Ты ведь не левша, нет?Дай-ка сюда…

Старик терпеливо вправил руку мальчика в куклу, бормоча:«Указательный и средний в голове, большой и четвертый – по сторонам, вот так…»

Едва Петина рука оказалась внутри куклы и от движенияуказательного пальца носатый слегка склонил голову набок, будто насмешливоприслушивался – что там, внутри, происходит и чего теперь ждать, – мальчикнеожиданно ощутил горячую сквозную волну, что прокатилась от самого его плеча идо деревянной головы Петрушки, словно они были связаны единой веной, по которойбежала общая кровь.

А артист продолжал приговаривать:

– Ничего, Пётрусю, у тебя рука, вижу, гибкая, оченьгибкая, быстро с куклой срастется… Тут главное – характер понять, сдружиться сней, хотя вот с этим дружить не бардзо хочется. Он ведь самовольная сволочь,холера ясна! Видишь, яка рожа? Это, братец, та-акой характер!

– А почему он – Петрушка? – шепотом спросилмальчик. Боялся, что проснется мама и погонит его в постель, чтобы сын не«морочил человеку голову». – Он же играл Хулигана, а того вообще никак незвали…

– О, нет, у этого типа много имен: Панч, Гансвурст,Кашпарек, Полишинель, Пульчинелла… В какой стране он появляется, шут гороховый,пакостник, – там у него обязательно свое имя. У него даже фамилийнесколько. Вот у тебя одна, верно? Твоя какая фамилия?

– Уксусов, – хрипло пробормотал мальчик.

Тут случилось нечто удивительное. Кукольник застыл сприоткрытым ртом, откинулся на всхрапнувшей раскладушке и придушенно выкрикнул:

– Як?! Як?! Ты цо, ты цо?! – сильно этим Петюозадачив, словно его простая, хотя и не особо вкусная фамилия (да, пацаны вшколе дразнились: кривили физиономии, сплевывали на пол – кислятина, мол,уксусная!) бог весть что означала.

А старик цапнул его за руку и горячо зашипел:

– Так это ж и есть его исконная фамилия… Слушай,слодкий муй, если не шутишь: ты-то и есть он самый, Петрушка, ПетрУксусов! – и беззвучно захохотал, откинув голову: – Але совпадение, велькиБоже ж, але збег!

От непонятного восторга он даже как будто всплакнул – все жестранный дяденька – и, отирая глаза, все качал головой, повторяя:

– Вот это да! Ну, тебе сам бог указал, кем быть… Але жфокус! Але збег околичности!

Петя глянул на свою руку, с которой злобно и криво ухмылялсяего неприятный тезка, опустил ее и сказал:

– Не хочу я им быть, он противный.

И опять старик схватил его за плечо и, сдавленнозахлебываясь, горячо и совсем уже непонятно забормотал:

– Не, не, он не плохой и не хороший. Не ест живы и неест мартвы! Он такой персонаж… Мораль и честь – это не про него. Понимаешь, он– ТРИКСТЕР! Это такое вечное существо из подземного мира. Он плут, разрушитель…Все ему дозволено: и с неба, и из-под жеми. И ему много тысёнц лят. Он был уиндейцев племени виннибаго, и в Индии был, и в Персии… Им движут другие силы,нелюдске. Потому он и говорит не людским голосом. Вот приезжай ко мне в гости вЮжный, я тебе штуку покажу: пищик. Берешь его под язык, и Петрушка завываеттаким сиплым воем, как сквозняк из самой преисподней… Ты услышишь!

Кукольник почему-то волновался, и в этом зыбком, мертвом,«нелюдском» свете луны сам казался мальчику зачарованным Петрушкой, ожившимтрикстером, встретившим родную душу. Петя опустился рядом с ним на раскладушку,поднял к самому лицу руку с горбатым забиякой в красном колпачке. Его улыбказавораживала, было в нем что-то и страшно притягательное, и отталкивающее.Тайна была. Застывший гогот. И власть.

– До Южного далеко, – вздохнул мальчик, – стовосемьсят кэмэ.

Артист вскинулся:

– Да что – далёко, чего там далёко! Посадит матка напоезд, а я там встречу, большое дело!

Петя еще раз вгляделся в узкие черные, смеющиеся глазаносатого на своей руке, задумчиво спросил:

– А в жизни… такие бывают в жизни? Такие… ну,трик…стеры? Которые не под своей волей, которые… из преисподней?

Склонив набок голову с седым хохолком, кукольник смотрел намальчика, как бы раздумывая – говорить или нет.

– Бывают, – наконец серьезно проговорил он. –Очень даже встречаются. Натуральный трикстер – твуй ойтец.

* * *

Недели через две, в первый же день каникул, мама решиласьотправить его в Южно-Сахалинск к Казимиру Матвеевичу. Не одного, конечно, а ссоседом по лестничной клетке, дядей Сашей, – у того как раз подвернуласькомандировка.

Дядя Саша, любитель горных лыж, коротышка-мушкетер летшестидесяти пяти, обещал за парнем присмотреть. А чего там смотреть, немладенца же в корзинке посылают.

И когда Петя взобрался на деревянное, обитое дерматиномсиденье с высокой спинкой, повернутое так, что колени сидящего напротив дядиСаши упирались в его колени, он первым делом глубоко вдохнул до самого днаживота, запасаясь на всю дорогу плотным, распирающим его изнутри пузыремсчастья. Узкий и старенький японский вагон дернулся и пополз, волоча за собойшипенье, и свист, и ленивый перестук-тук-тук, а потом вдруг заржал, веселозадребезжал всеми стеклами и зацокал на стыках рельс.

И потек слева берег моря, а справа развернулась и поехалазеленая равнина с заводью, уходящая вдаль к голубовато млеющим сопкам, и ввагон плеснуло настоем запахов: и морем, и травой, и лиственницей;в просветах меж гулкой тьмой тоннелей вспыхивали оранжевым светом торечка, то лесок из худосочных березок и елей, то хвостатая кометаослепительного облака.

– Если бы поезд проезжал тут несколько столетийназад, – проговорил дядя Саша, поднимая голову от газеты и снимая очки«для близи», – мы из окна могли бы увидеть паруса корабля Лаперуза…

И снова – сопки, и лес, и сутулые полустанки, и змеистаядорога в еловом лесу, и ручей с мшистыми опорами давным-давно разобранногомоста, и скучные заросли низкорослого бамбука… Давно проехали Ильинск,пересекли остров в самом узком его месте, миновали Взморье – небольшой рыбацкийпоселок из частных домишек и грязно-розовых сталинских двухэтажек… И опять ужеслева через шоссе волнуется высокая трава с веселыми фиолетовыми искрами дикогошиповника и оранжевыми саранками, и за ней – полоса песка вдоль темно-синегоОхотского моря. Справа, подскакивая на пригорках, ныряя в лохматую тень оврагови выплывая к поезду грудастой волною лиственниц и елей, бежит бесконечная тайга,а вдалеке за тайгой вздымаются складчатые зелено-замшевые хребты под чубатымиоблаками.