Труппа – шестеро пожилых женщин, «Карабас» Казимир Матвеевичи студент текстильного техникума, страстный любитель театра Владик – казаласьему сущим наказанием, инертной массой. Петя же хорошо понимал только про «творожнуюмассу с изюмом»; яростные выкрики режиссера ему, тихонько сидящему за кулисой,были непонятны и пугали его больше, чем выкрутасы пьяного Ромки. Тем более чторежиссер приходил на репетиции с перочинным ножиком, утверждая, что тот его«внутренне рассвобождает» (будто готовился вскрыть какие-то свои внутренниенарывы). Входя в раж, грозился, что сейчас порежет всех кукол, и однажды однутаки порезал, отчего все, кроме Казимира Матвеевича, притихли и задумались обискусстве, а старик спокойно сказал режиссеру:

– Я пережил Гитлера, лагерных вертухаев и целую бандууголовной шпаны. Все они убивали живых людей, но никто не резал ножом невинныхкукол. Я, проше пана, срать на вас намерен, Руслан Сергеевич!

Словом, в театре было упоительно весело, тем более что послепремьеры все обычно мирились.

Кроме актеров, в коллективе трудились портниха Тамара имеханик по куклам Мирон Петрович, для всех – Мироша. До пенсии он был горныминженером. Однажды сильный ливень загнал его в клуб – больше негде былопересидеть, – и от нечего делать Мироша купил билет на спектакль. Послечего явился за кулисы и сказал:

– Ребята, возьмите меня кем угодно. К вам хочу…

Оказался Мироша гениальным механиком, изобретателемволшебных превращений. Марионетка Принцесса Фу-Фу в считаные секундыоборачивалась ведьмой: томные глаза с нежным разрезом закатывались внутрь,показывая изнанку шарика – вытаращенные бельма с точками злющих зрачков;изящный ротик распахивался в пасть, в которой на глазах у изумленной публикивырастали клыки… И всю механику Мироша умудрялся закладывать в гапит.

За ширмой во время спектаклей кипела своя жизнь: выяснялисьотношения, отмщались обиды, строились козни. В одном из спектаклей минуты двезвучал вальс, и свободные актеры обязательно танцевали вальс за ширмой. ТолстаяТанька обычно подшучивала над юным и застенчивым Владиком, расстегивая емуширинку как раз в тот момент, когда Ежик на его руке втолковывал Кролику: «Тымне тут ушами не шевели, ты о своих манерах подумай!» В одной сцене все всегдасмеялись как безумные и не помнили даже, с чего это началось: просто несколькостранных мгновений куклы сотрясались в конвульсиях в недоуменной тишине зала.

Попавшему за кулисы постороннему человеку эти странноватыелюди за ширмой вполне могли показаться горсткой безумцев. А если еще послушатьза дверью комнаты главрежа обсуждение новой, только что принесенной художникомкуклы, которую каждый осматривает, ощупывает и комментирует, то случайныйчеловек вполне мог подумать, что попал в сумасшед ший дом:

– У нее глаз выпадает…

– И ухо отваливается…

Петю все закулисные разговоры и события волновали до полнойпотери сна, его завораживали нерусские чарующие имена: их приносил в театр Юра,который раз в полгода вырывался к родителям в Питер и там, бывало, попадал накакие-нибудь замечательные гастрольные спектакли. Например, побывав накукольном ревю француза Филиппа Жанти, месяца два только о нем и говорил. Оченьзримо показывал руками, носом, подбородком – всеми частями собственного тела –номера знаменитого концерта: танцующих страусов, извивы капризного боа, чтококетничает с гармошкой старинного фотоаппарата, и главное, бунтаря Пьеро.

– Вот из тьмы возникает Филипп Жанти с куклой! –Рассказывая, Юра вышагивал на середину комнаты, изображал попеременно токукловода, то марионетку. – И Пьеро вдруг обнаруживает, что им управляют.А он-то думал, что сам себе хозяин! И вот он начинает фордыбачить, не хочетподчиняться. Не хочет признать над собой власти. Мол, я и сам самостоятельный,проживу своим умом. И когда между ним и артистом конфликт доходит до крайнейточки, Пьеро начинает по одной обрывать нити, постепенно провисая. Одна…другая… третья… вот левая рука повисла… колени, ступни… и так все, буквальновсе нити! Наконец остается одна «золотая нить», и, ребята, вот с этой однойнитью Жанти вытворяет с марионеткой черт-те что! – не отпускает ее,вынуждает жить и действовать, а она продолжает бунтовать! Тогда Властелин тихоопускает куклу на пол: ты выбираешь смерть? пожалуйста! – и уходит. Онпокидает сцену – бесстрастный бог, – а марионетка лежит опустошенная,безжизненная… но! – и Юра поднимал палец: – но не покорившаяся!

Сидя на низком табурете в бутафорской, Петя во все глазаглядел на Юру, изображавшего изломанную марионетку Пьеро, и думал об отце: всебыло точно про него. Как по одной обрывал он все жизненные нити, все нити любвив семье, что связывали его с женой и сыном, оставаясь болтаться лишь на«золотой», на последней своей тонкой нити…

На спектаклях мальчик с первой и до последней минуты стоял вкулисе, шевеля в темноте губами и пальцами, подаваясь вперед, откачиваясьназад, уже не замечая, что может стоять с поднятыми руками бесконечно долго.

– Стоишь? – шепотом спрашивал пробегающий мимостудент Владик. – Правильно, стой. В театре Бунраку новички первые пятьлет не водят, а только смотрят из-за кулис, как работают мастера…

Мальчик уже знал, что мир кукол так же необъятен,разнообразен, густонаселен, как и целый земной шар, с его странами, народами,цветами и деревьями, животными и птицами, облаками, снегом и дождем. Что в неместь тайна жизни, какой-то другой жизни, что эту тайну следует неустанно искатьи извлекать, и что открывается она далеко не всем, отнюдь не всем дажепрофессионалам, а только избранным, зачарованным, себя забывшим людям…

Однажды Казимир Матвеевич, распахнув обе створки шкафа(обычно это означало особенные археологические раскопки в многочисленныхузлах), минут пятнадцать демонстрировал один лишь тощий ревматический зад всерых спортивных штанах, пока наконец не извлек даму в шляпке: неподвижную, неигровую куклу.

Петя уже знал, что такие называются интерьерными или комнатнымии, хотя тоже приписаны к кукольному ведомству, имеют гражданство и все в немправа, все же не способны жить, как живут театральные куклы. Петя оставалсяравнодушным к этой части народонаселения и, честно говоря, даже удивился, чтоКазимир Матвеевич держит у себя такое баловство.

– Глянь на эту дамочку, – сказал КазимирМатвеевич, разгибаясь и тяжело дыша, но с загадочной улыбкой на багровомлице. – Только не торопись. Присмотрись к ней, как следует быть.По-твоему, что это?

– Ну… ясно что, – отозвался мальчик.

– Нет, не ясно! – крикнул старик, все еще багровыйи потому очень гневный на вид. – Никогда не говори, что тебе ясно! Толькодураки – главные инструкторы во всяком деле…

Он твердо поставил даму на стол и молча подозвал Петюдвижением руки.

Петя взял куклу, внимательно осмотрел… Старая… очень искусносделана: лицо и кисти рук из фарфора нежного сливочного цвета, все в паутинках-трещинках;ступни ног обуты в изящные лайковые ботиночки, отделанные бисером. В одной руке– сложенный веер, в другой, полусогнутой, – крошечная, но настоящаясумочка в форме закрытой книжки, с золотой застежкой в виде бабочки. Мама такиеназывает «ридикюль». И лисица на плечах, совсем как настоящая, с чернымибисеринками мертвых глаз, и дивно вышитая цветным шелком блузка на высокойгруди – все было необыкновенного, пленительного изящества. Вот толькоскандальное лицо с распяленным бранчливым ртом и задранным башмаком-носом данелепая шляпа, слишком громоздкая для такого размера куклы…