«Они» – это молодежь недавно созданного Областногокукольного театра, а точнее, два вдохновенных ковбоя – оба выпускникиЛГИТМиКа, – решивших своими спектаклями «перевернуть кукольный мирСахалина». Казимир Матвеевич средитой компанииимел кличку «Карабас» и считалсяоппозиционером, ретроградом, сторонником «закоснелого натурализма в кукольномтеатре». Петя сам слышал, как в бутафорской молодой главреж Руслан Сергеевичговорил художнику Юре Проничеву, что «Карабас» наверняка еще до революцииразъезжал со своими куклами в телеге по деревням и «представлял под гармошку».Но это было вранье, вранье! – мама рассказывала, что давно, в ее детстве,у Казимира Матвеевича был во Львове небольшой семейный театр «Фотин» – по именидерзкого древнегреческого кукольника, который не боялся высмеивать даже римскихбогов! – и в этом театре кукол водили жена, сын и невестка КазимираМатвеевича, впоследствии неизвестно куда пропавшие (и не дай тебе боже, сынок,спрашивать у него – куда).

Через год Петя уже многое знал об устройстве разных кукол –тех, что составляли труппу театра, и тех, что висели по стенам у КазимираМатвеевича.

О, это были совсем непохожие персонажи.

– Я не большой майстэр, – сокрушенно повторялстарик. – Никогда не умел рисовать. Эскизы у меня делал Хэнрык, потом яотносил их на Пекарскую, к Якову Самойловичу, твоему дзядэку, и тот вырезывалзаготовки. Улица Пекарская, между прочим, ведет прямиком на Лычаковскоекладбище, и раньше во Львове, знаешь, Пётрэк, хоронили по-человечески, пешком:катафалк, лошади с траурными плюмажами, за катафалком – медленная горестнаяпроцессия; люди тогда стремились осознать смысл смерти, а не мчались вгрузовике – скорее покойника закопать и немедленно выпить… Но это я к слову, неслушай меня. Так я о том, что твой дзядэк Яков Самойлович, он и с механикойпомогал, он и гапит делал, – вот этот остов внутри верховой куклы, нактурэй голова насажена. Видишь, вот в этом Петрушке гапит простой, а бывает, нанем вся механизация крепится. Благодаря гапиту кукла может поворачивать,опускать, поднимать голову, и даже открывать рот, и даже двигать ушами! Гапит –наш большой помощник, Пётрэк… Яков Самойлович – у-у-у, он был король гапита. Онмне до войны сделал одну куклу, короля Ягелло, так у того открывались глаза идаже брови двигались, и все сидело на гапите, хотя он небольшой – вот, счеловеческий кулак. А уж расписывал куклу тоже Хэнрык, под моим присмотром…

Старик оглядывал стены, с которых приветливо или грозно,печально или ласково глядели расписанные Хенриком куклы, глубоко вздыхал ипродолжал:

– Это что касается верховых… Марионетка – там другое,другие отношения с человеком. Это ведь древнейшая модель человека, знаешь? Былв Древней Греции философ Платон. У него тысяча учеников была. Ты у меня один, ау Платона – тысяча! Так вот, Платон называл человека божьей марионеткой иговорил, что у него тоже много нитей – добрые побуждения, дурные побуждения… Ноподчиняться стоит только «золотой нити» разума… Марионетку водить сложно: тамвсе – в ваге и в твоих пальцах. И не забывай про седьмой позвонок: в этом местеталия, и сюда вставляется шарик, а на нем – все настроение верхней половиныкуклы. Попа – неподвижна. Попа – это так, она душу не выражает, потому кконтролю не подсоединяется… Марионеток, Пётрусю, – их видимо-невидимо. Этокак земные нации: есть китайцы, есть негры, есть индийцы и есть англичаны… Икаждый живет на свой лад. Вот в Индии, к примеру, есть такие куклы: от них нитиидут к обручу на шее кукловода, а вниз, к рукам, идут трости.

А есть, скажем, планшетные марионетки; это что значит? Онипронизаны горизонтальным шнуром, а тот одним концом крепится к твоей ноге, адругим – к палке, ктура в землю воткнута. Все представление – на доске, наземле. И ты куклой управляешь – не рукою, а ногой! А руками в то же время –пожалуйста, играй на гармошке. Тогда тебе и шарманщик не нужен. Вот у меня втеатре и шарманка была, и механический орган…

За кулисами самого театра, утрамбованного в несколькихкомнатах Клуба строителей, Петя бывал теперь часто, и, хотя в то время ему ещеничего не поручали, он уже знал наперечет всех кукол и обожал сидеть вбутафорской, наблюдая за тем, как работает художник Юра Проничев: как изскульптурного пластилина тот лепит форму вокруг деревянного штифта, большимипальцами вдавливает выемки для глаз, добавляет еще комок для носа, подбородкаили бровей и потом долго колдует скальпелем, ножом и специальной металлическойлопаткой, подбирая, насаживая нашлепку, затем, размазывая, пробегая всемипальцами сразу ласковым и точным попаданием, как пианист по клавиатуре… Мальчикжадно следил, как зависают руки художника над болванкой, и вдруг – походя,ногтем мизинца – тот снимает еле заметную липкую стружку на толстом носубудущего Карабаса, подозрительно похожего на Казимира Матвеевича; и отэтого едва заметного движения угрюмый нос старика вдруг становится грозным изначительным.

– Каков носяра победоносный, а?! – кивал Юра наболванку. – Нос, старичок, – это характер, это лирика… Ведь кукла взал «смотрит» носом. Обрати внимание: у всех моих кукол крупные носы.

– А… глаза? – спрашивал Петя.

– А у глаз, наоборот, не должно быть подробностей: низрачков, ни ресниц. Подробности разбивают цельность впечатления. Зрительвоспринимает что? Глаза целиком, дробить их негоже. – Он растопыривалпальцы, измазанные скульптурным пластилином, и, охватывая ими невидимый шар,подмигивал: – Обобщай, старичок! У обобщения сильнее «волна доброса» дозрителя, – и мягким толчком баскетболиста перебрасывал рожденный в воздухемяч в умозрительный зал.

Петя и вправду часами сидел подле него тихо, как старичок.Молча и быстро подавал ножницы, клок наждака, тюбик с клеем. Боялся пропуститьмалейший этап работы. Любил следить за отливкой.

Вот Юра засучивает рукава своей заляпанной краской ковбойки,притаскивает из уборной тазик, наполненный водой, размешивает алебастр. И покаПетя следит за тем, чтобы смесь прекратила пузыриться, покрывает готовуюболванку слоем вазелина…

– Ну, пузырится еще? – спрашивал он неоглядываясь. – Стой на стреме, не отвлекайся: мне нужен раствор, каксметана.

Вскоре он уже доверял мальчику рвать на мелкие кусочкибумагу, погружать ее в воду, отжимать, смешивать с клеем – готовить, говорил,«кашу – папье-Мáшу»… И потом, когда шесть, семь слоев этой, выложенной вформе липкой каши, проклеивались марлей и просыхали «как следует быть», Юрапроверял твердость и прочность заготовки на просвет.

Был художник Юра экстравагантным ленинградцем, носил широкиеклетчатые брюки, суженные к щиколоткам, курил трубку, как Шерлок Холмс, и брилголову чисто-чисто (великолепной формы череп у него был, настоящий – кукольный,полированный; хотелось гладить его, цокать по нему ногтями; вспоминалисьбильярдные шары, которые Ромка гонял по зеленому полю своей единственнойлевой).

Они вдвоем приехали – Юра и молодой режиссер РусланСергеевич, – тот тоже был в своем роде щеголь, но на манер иной: онотрастил бакенбарды под Пушкина и действительно немного на него походил, вовсяком случае, вспыльчивым нравом. В отличие от добряка и симпатяги Юрыизъяснялся он нервно, на репетициях пугающе быстро впадал в неистовство отнепонимания актерами творческих задач.