«Господин Тоётоми!

Как вы изволили точно отметить в своём послании – все мы слуги нашего императора. И руководствуясь этой мыслью и желанием сохранить мир в государстве и преумножить его богатство нашими обдуманными поступками и делами, считаю ваше предложение достойным и своевременным.

К сожалению, дела княжества не позволят мне навестить вас в Исияме, я пришлю доверенного человека, с которым вы сможете обговорить все тонкости подготовки свадебного празднества. Смею выказать пожелание: наилучшее время для него – середина весны».

Нобунага придирчиво взглянул на лист и остался доволен, как содержанием ответа, так и его изящным написанием. Он отложил перо, свернул лист, расплавил специально приготовленный красный воск и скрепил его личной печатью, затем перемотал свиток золотой кручёной нитью.

Человеком, которому он мог бы, не задумываясь, доверить столь щекотливое дело, должен, по мнению даймё, стать Хисикава-старший. Оставалось лишь переговорить с ним и обдумать тактику поведения в Исияме.

* * *

Нобунага смотрел на свиток, лежавший на столе: в душе поднималась буря чувств… Если в былые времена его величия некто сказал, что Хитоми выйдёт замуж за сына сёгуна, он не поверил и счёл бы это страшным оскорблением, которое можно смыть только кровью.

Теперь же времена изменились…

Даймё положил руки на колени, глубоко вздохнул, закрыл глаза и постарался очистить свой разум и душу, так как его научили в монастыре Энракудзи. Сначала он ощутил лёгкость во всех членах, затем во всём теле…и воспарил над Бива, как и в прошлый раз.

Душа Нобунаги парила над озером, наслаждаясь его красотами, отдаляясь от него всё дальше и дальше в сторону Киото.

И вот даймё увидел императорский дворец с его Девятью вратами, сорока восемью кострами[81]и многочисленными постройками, затем – Серебряный павильон, где почти пятнадцать лун назад после длительной разлуки снова встретил госпожу Аояги…

Неожиданно появился коршун, Нобунага видел, как огромная птица пикировала прямо на него, он хотел закричать, но, увы, из его уст раздалось лишь воробьиное чириканье. Размышлять над тем: откуда в Киото взялась хищная птица, обычно обитающая в предгорьях, у даймё не было. Нобунага понимал, он – беззащитный воробей и от его проворства зависит многое.

Внизу под Нобунагой серебром переливался павильон, он, как можно быстрее, взмахивая крыльями начал опускаться к нему. Но коршун всё видел и, сложив крылья и раскрыв отвратительный клюв, пикировал прямо на беззащитную птицу, уже предвкушая добычу.

Воробей залетел на второй ярус павильона и сел на пол… Хищник расправил крылья, сделал несколько кругов над Серебряным павильонов и убрался прочь.

* * *

Две девушки играли на сэмисенах[82], поэт нараспев читал свои стихи. Госпожа Аояги скучала, сидя на многочисленных подушках, укутанная в несколько тёплых хаори. Она с удовольствием вдыхала прохладный зимний воздух, почти не слушая поэта…

Неожиданно в павильон влетела птичка и села прямо перед ней на татами. Девушки, игравшие на сэмисенах, издали возглас удивления.

– Воробей! Госпожа, воробей! Это знак богов!

Аояги встрепенулась: действительно на полу сидел растрёпанный воробей и смотрел прямо на неё. Женщину охватило волнение, ей показалось, что она знает эту маленькую птичку…

Поэт хотел отогнать назойливого воробья, взяв у одной из девушек музыкальный инструмент, он замахнулся. Но птица никак не прореагировала на его выпад.

– Не трогайте его, – приказала госпожа Аояги. – Только один воробей может быть таким храбрым…

Девушки и поэт с удивлением переглянулись, но промолчали.

Аояги сложила ладони вместе и протянула руки к воробью, тот не испытывая ни малейшего страха, вскарабкался своими коротенькими лапками в предложенное «укрытие».

Яшмовая госпожа внимательно разглядывала птичку.

– Ты замёрз? – спросила она. Воробей нахохлился и распушил пёрышки. Аояги подышала на него, пытаясь согреть, затем прижала к груди…

Нобунаге показалось, что он провёл в руках своей возлюбленной всего несколько мгновений, на самом же деле – почти дзиккен.

* * *

– Господин! – Хисикава-старший отворил фусуме и поклонился. – Вы желали видеть меня?

Нобунага не шелохнулся и ничего не ответил. Ещё некоторое время он продолжал сидеть неподвижно и, закрыв глаза. Самурай забеспокоился: что с господином? – может это действие яда? – хотя вряд ли…

– Господин! Прошу вас, ответьте!

Но даймё по-прежнему молчал, всё ещё пребывая в нежных руках Аояги.

Фусуме резко отворились: в покои вошли наложницы. Хисикава, проживший на свете почти пятьдесят лет, догадывался, что в обязанности этих красавиц входило не только ублажать господина.

– Господин медитирует. Его душа парит… – пояснили они.

Хисикава замел, как лицо господина слегка дрогнуло, веки зашевелились – он возвращался…

Самурай расположился на татами подле двери, намереваясь терпеливо ожидать, покуда господин соизволит очнуться и обратить на него внимание. Ждать пришлось недолго, вскоре Нобунага открыл глаза, в ушах его всё ещё звучал голос Аояги: «Лети мой храбрый воробышек, лети, но опасайся когтей коршуна…»

* * *

Зима приближалась к концу, когда обитатели Адзути стали замечать, что Хисикава Моронобу к всеобщему удивлению буквально «присох» к госпоже Юрико. Служанки постоянно шептались: Юрико мало одного жениха в Киото, ей и здесь воздыхателя подавай! – словом, вся в свою непутёвую матушку.

Господин Нобунага постоянно напоминал старшей дочери о том, что в начале лета состоится свадьба, и она должна поторопиться с приготовлением приданным. Та же выказывала редкостную строптивость, не желая ничего слышать о своём женихе, и к всеобщему возмущению начала принимать ухаживания Моронобу.

Служанки каждый день перемывали косточки молодой госпоже, решив, что терпение их хозяина не бесконечно и непременно быть беде.

Действительно, беда не заставила себя ждать. В начале весны госпожа Юрико соблазнила Моронобу, проведя с ним ночь. Нобунага, узнав об этом, пришёл в бешенство и, схватив плётку, поспешил наказать дочь за недостойное поведение и ослушание, самурая же – за поругание клановой чести…

И если бы не вмешался Хисикава-старший, которому Нобунага обязан жизнью, неизвестно, чем бы закончился господский гнев. Даймё собственноручно высек Юрико, несмотря на слёзы и мольбы Хитоми, та же в порыве чувств кричала, что не хочет замуж за сына судьи Токинобу и лучше удавится на собственном оби, нежели возляжет с ним на брачном ложе.