– Журналистская поденщина – совсем другое дело. Газета – это производство. Производство, продукция – и всё… Мне еще повезло, потому что в начальниках пишущие журналисты, для которых первична журналистика слова, а не журналистика факта. Последние из могикан. Им на смену пришли бойкие мальчики-девочки, для которых журналистика – пиар. Пишут – как болванки точат.

– Так это нормально. Есть такой закон: каждые полгода информация в мире удваивается. Представляешь, Маша, в геометрической прогрессии! А переваривать ее не успевают. Отсюда журналистика факта: важно донести информацию. Поэтому нужны бодрые штамповщики, а не золотые перья. Утрирую, конечно. Но в целом так. Меняй профессию, если противны болванки. Или открывай свою газету шедевров.

– Да, ты права, права…

– У тебя муж богатый?

– Муж как муж. Обычный.

– Жалко. Сидела бы в замке, писала бы книжки, и гори он, этот пиар. Приходили бы брать интервью, а ты их в шею, в шею.

– А в шею-то зачем? Пожалуйста, берите… Да ерунда всё это – богатство и замок. Для писательства нужно одно – зрелость и отсутствие реальных забот.

– Слушай, у Розанова прочитала: никогда ничего не пишите, живите лучше полной жизнью. А то истратите всю жизнь на писание, а выйдет глупость или ненужное… На даче валялась брошюра, а я возьми и прочитай. Как раз перед диссертацией, зараза. И вся книжка в том же духе. На даты жизни посмотрела – он старый был, когда писал. Лучше б сожгла ее в печке.

– Да почему? Он прав. Только что бы было, если бы вдруг так решили Достоевский, Чехов, Толстой?.. Ну а диссертация?

– Плюнула на Розанова, села и стала писать. Как видишь, написала. Но это полдела. По моим наблюдениям, если защита переносится, то вряд ли она вообще состоится.

– Вот новости! Родишь и защитишься.

– Если это мне будет вообще интересно. В крайнем случае, оставлю внукам на память. Мы думаем, что ребенок появится и станет плюсом к нашей имеющейся жизни. Как же! Он перевернет ее вверх ногами и разлинует по-своему.

– Ты говоришь с такой уверенностью, как будто он уже родился.

– Так нужно говорить. Сначала программа – затем результат.

– А если сбой в программе?

– Ну, если программировать сбой, получишь сбой. Раньше меня штатовские фильмы жутко раздражали своими причитаниями «Всё будет хорошо» в разгар какой-нибудь катастрофы, а сейчас я сама всю дорогу это талдычу.

Вот и я талдычу…

* * *

Маргарита Вениаминовна уже закрывала ординаторскую, чтобы уйти домой, как вдруг раздался звонок телефона. «Кириллов!» – решила она сразу и кинулась открывать дверь. Ключ, естественно, заело, и, когда она, наконец, с ним справилась, в трубке уже были короткие гудки. Кириллов… Только его звонки имели такую окраску, будто телефон звучал резче, пронзительнее. Сегодня четверг, в Кронштадт они ездили в субботу, и всё это время он не звонил – да и с какой стати? Начиная с понедельника она была завалена делами, и если и вспоминала о нем, то редко. Да и история Эльзы отодвинула Интерна куда-то на задний план. Дня два Маргарита Вениаминовна только и думала, что об этом мальчике, сыне Вадима. Вадима она никогда серьезно не воспринимала: пришел-ушел-опять-в-командировке. Но сейчас она смотрела на него другими глазами: завел роман, потом ребенка, и вот привел его в дом, наплевав на общественное мнение. А они-то считали его подкаблучником.

Конечно, люди с возрастом меняются. В них, как в природе, что-то нарастает, кристаллизуется, образовывая новую породу, или наоборот, рушится, размывается, приводит к пустотам. В последние годы такую новую породу она чувствовала в Валере, ощущая почти физически, как он становится всё более самодостаточным и жестким, особенно если речь идет о работе. Он стал меньше нуждаться в друзьях, дружеских посиделках, даже как будто и в отдыхе, и всё больше – в одиночестве, лучше сказать в уединенности. Какие-то пять – семь лет назад ни один праздник не обходился без шумной компании, и всегда стихийно собирались у них, и сидели до утра, ничуть не тяготясь ни числом гостей, ни количеством сказанного и выпитого. Сейчас он всё время в мастерской, куда почти никого не приглашает, и даже она старается не заходить туда лишний раз, чтобы не нарушать границ его мира, обозначившихся совсем недавно. Наверное, и она изменилась, стала другой, только до этого никому нет дела, в том числе и мужу.

Телефон зазвонил снова и действительно заговорил голосом Кириллова:

– Хотел узнать, как у вас дела.

– Как всегда. А у вас?

– Рутина. А ваш подарок я повесил над диваном.

– Надеюсь, он вписался?

– Скорее нет, чем да. Но перевешивать не буду, лень. Чем вы занимались всё это время?

– Всем и ничем.

– Понятно. Как и я. Какое у вас настроение?

«Никакое», – хотела сказать Реутова, но вместо этого сказала:

– Для Петербурга осенью вполне приличное.

– Ну да, ну да…

Пробормотав две-три ни к чему не обязывающие фразы, он попрощался и повесил трубку, а она пожалела, что вернулась в кабинет, потому что теперь, после этого звонка вежливости, нависла необъяснимая тяжесть, и она почувствовала себя обманутой, будто ей что-то пообещали и не дали. Она даже села в кресло, посидела так, пытаясь разобраться в своем настроении. И как всегда, стала задавать себе вопросы и сама же на них отвечать.

«– Ты ждала его звонка?

– Не ждала. Почти не ждала…

– Тогда почему расстроилась?

– Я не расстроилась.

– Нет, ты расстроилась.

– Хорошо. Но совсем немного.

– Почему?

– Потому что надеялась, он продолжит за мной ухаживать, вот почему! А он: „Как дела?“ – и всё.

– Тебе нужны его ухаживания?

– Я не знаю.

– А честно?

– Я не знаю. Но мне приятно.

– Ну хорошо, допустим, они есть, и что?

– Не знаю.

– Ты готова завести роман со своим бывшим студентом?

– Ни в коем случае!

– А честно?

– Я не знаю. Скорее, нет. Но на теплоходе мне с ним было легко и приятно, и я подумала, что…

– Что?

– Ничего. Пустое. Пора домой».

Быстро шагая по больничному саду, Маргарита Вениаминовна уже почти радовалась этому звонку, словно поставившему всё на место. Как и большинство людей ее возраста, больше всего на свете она ценила психологический комфорт и стабильность. Делая всё, чтобы удержать это настроение, она приехала домой, предвкушая очередной уютный и милый семейный вечер.

И всё прошло соответственно давно утвержденному сценарию: круглый стол под красной скатертью, разговор междометиями, заменяющий диалоги, запеченная рыба с картошкой, салат и крохотные фруктовые пирожные, какие делают только в местной кондитерской за углом. И даже фильм какой-то веселый и умный показали по телевизору, после чего мир пришел в то сладкое равновесие, которое всегда так необходимо и от которого тотчас начинаешь убегать, едва оно наступит.