– Почему ты заговорила о Дягилеве?

– Потому что вся твоя жизнь – многолетний штамп, который ты воспроизводишь и воспроизводишь, прости, как курица! Потому что Дягилев – лучшее, что дал миру двадцатый век. У него, кстати, не было детей, – проговорила она после паузы.

Обе женщины устало замолчали.

– А ты сама… Неужели у тебя не было этой проблемы?

– Проблемы штампа или проблемы ребенка?

– Обеих.

– Конечно, были. Но согласись, что я хорошо выкрутилась, когда в пятьдесят поменяла жизнь, страну – всё. Вы только начинали выезжать, когда я приехала сюда, в эти пампасы. Я бросила враз мужа и любовника, чтобы освоить новое пространство. Конечно, это не решило всех моих проблем, но года четыре я кайфовала. Пока не осознала, что смена декораций, пусть и радикальная, увы, не панацея. Но свои результаты она дала.

– Ты ехала «от» или «в»?

– Трудно сказать однозначно. Родители очень переживали, что лишили нас родины, в основном родины в Логосе, где «белых яблонь дым», «у лукоморья дуб зеленый», князь Мышкин и «темные аллеи». Всю жизнь я жила с ощущением, что эта Россия где-то есть, но нам туда нельзя. Понимая, что это мираж, я сделала всё, чтобы приехать сюда и не жалеть потом всю жизнь, что не сделала этого… Была, правда, еще одна причина. В тех кругах, где я вращалась, ощущался какой-то «кризис жанра», какая-то избыточность: друзья один за другим погибали от наркотиков и пустоты, было очевидно, что нужно искать выход.

– И ты нашла то, что искала?

Озембловская помедлила с ответом.

– Россия в Логосе, разумеется, существует, и существует только здесь, но утеряно очень многое, без чего нельзя, невозможно. Когда я приехала, здесь было неизвестно даже имя Дягилева…

– Оно лежит за пределами Логоса.

– К счастью, и поэтому стало достоянием мировой культуры. Сергей Павлович, например, совсем не интересовался драмой, полагая, что балет есть высшее проявление театра. То есть я хочу сказать, мы в эмиграции в чем-то были более русскими, чем те, кто жил здесь… Но я отвлеклась, ты спрашивала про ребенка. Ребенка быть не могло: в молодости был неудачный аборт, болела, почти не лечилась – вот и всё. Наверное, я не очень-то самка.

Маргарита улыбнулась:

– С тобой легко, ты называешь вещи своими именами.

– Да, я стараюсь.

– Странно, что твои мужья не писатели, не художники, не музыканты.

– Первый как раз был танцовщик, но мы продержались недолго – два года. Кстати, после развода он быстро очутился в Америке, попал в труппу Баланчина и долго был солистом. А мне танцевать надоело довольно скоро. Думаю, тело мало было для этого приспособлено – уставало, болело, ленилось. Как раз нарисовался фабрикант, которому, как и тебе, оказались нужны семейные обеды, пятеро детей и жизнь по расписанию. От меня он, естественно, пришел в ужас, и я сбежала к английскому дипломату, сотруднику посольства в Париже. Из озорства – через окно и среди ночи. Пол почти во всем разделял мои взгляды на жизнь, но очень скоро я поняла, что нужна ему не как «я», а как представительская особа, со мной было удобно. Как и мне с ним. Из всех прочих этот брак казался наиболее логичным, но Пола через пять лет отозвали, а ехать в Англию я не хотела.

– Почему же?

– Она не была такой «русской», как Франция. Вскоре я вышла за сотрудника германского посольства. Там показалась бешеная любовь на всю жизнь, чтение Гейне и Ремарка, концертные залы. Эрих был меня моложе, с ним мы прожили долго, лет семь. Он научил меня плавать, кататься на роликах, ездить верхом и… играть в казино. Боже, сколько же мы проиграли! Но ни разу, ни одного разу нас это не расстроило, клянусь. Он даже радовался, когда мы проигрывали, искренне веря, что «повезет в любви» и мы никогда не расстанемся. Бедный…

– И что же?

– Как обычно, со временем сделалось скучно, Эрих стал выпивать, я – уезжать при всякой возможности. У него не ладилось с карьерой, как у многих мальчиков, долго подающих надежды, которые так и остаются надеждами. Им нужно было заниматься, а мне уже не хотелось. На одном из курортов встретила Майкла и недолго думая уехала в Штаты, которые, впрочем, всю жизнь терпеть не могла, работала у него переводчиком, но он занимал в посольстве высокий пост, и с ним всё время надо было где-то существовать декорацией. Обожаемая мною свобода с этим мужем никак не монтировалась, а вскоре Майкл серьезно сел на иглу (меня это не увлекло), и я сбежала в Россию. Видишь, всё можно рассказать в двух-трех словах. Если, конечно, не вдаваться в параллельные интриги.

– Я насчитала всего пять. Пять мужей.

– Шестой нарисовался здесь, писал диссертацию о «Мире искусства», пришел сюда за консультацией и со временем остался.

– Он тоже был моложе?

– Немного, лет на пять.

– И что?

– Альфонс и неудачник. Но он очень помог мне ассимилироваться в России, а так я едва не увязла. Не умела заплатить за квартиру, вызвать водопроводчика, нахамить в магазине. По дорогам нашим ездить – и то не могла. Не понимала ваш сленг и на всё таращила глаза. Он называл меня барыней и очень смеялся, когда я пыталась готовить. После него желание выходить замуж пропало, здесь это создает дополнительные сложности. Ты станешь смеяться, но я до сих пор плачу ему алименты и покупаю рубашки.

Маргарита подошла к Ингриде, молча ее обняла:

– Хорошо у тебя. Уходить не хочется. Но поздно, пора. – Направилась в прихожую к амурам и вдруг резко вздрогнула от слов хозяйки:

– Подожди, мы еще кофе не пили.

Кофе здесь был совершенно ни при чем. Предложение выпить кофе означало, что хозяйка собирается погадать. Но это был интимный ритуал, о нем нельзя было просить – изредка, крайне редко, Ингрида предлагала его сама, когда считала, что это необходимо. В ее гадании отсутствовали жесткие неизбежности, и было то, что всегда есть в русских сказках: пойдешь налево – коня потеряешь, пойдешь прямо – погибнешь сам, пойдешь направо – получишь корону и что-то там еще. Вообще к традиционному гаданию она относилась резко отрицательно, объясняя, что часто оно является программой, которую человеку потом неосознанно приходится отрабатывать. Вариантов же дальнейшего развития событий – тридцать – сорок, так что не факт, что вас сориентируют на самый продуктивный.

– Даже я, – обычно добавляла Ингрида, – их вижу восемь-семь, не больше, так что уж говорить об этих шарлатанах.

Как-то она обмолвилась, что обучалась своему искусству в специальных частных школах в Чехии, Японии и Китае, но было очевидно, что Озембловская обладает парапсихологическим даром, а он – учись не учись – либо есть, либо нет.

– Пошли на кухню, – приказала она сухо.

За всё время их знакомства Маргарита была удостоена этой чести раза два, не больше. Она знала, что нужно самой поджарить зерна, помолоть их и сварить кофе, не спеша его выпить, и по тому, что останется на дне, Ингрида очертит ее будущее.