– Очень хорошо, – сказал Стив.

Продавщица поставила на прилавок небольшой контейнер с квашеной капустой, круглый и, если быть точным, четырехсотпятидесятиграммовый. Too much, – подумал Стив, но тут же отогнал эту внезапную мысль.

На витрине он разглядел плавленые сырки, один из них назывался «Дружба». О «Дружбе» Стиву доводилось читать у Довлатова и других авторов, но он никогда не пробовал «Дружбу». От одного лишь вида плавленого сырка потекли слюнки – it made his mouth water. Попросил «Дружбы» две штуки.

«Черный хлеб», – вспомнил Стив, без чего нельзя. (Именно черный. Или иначе – ржаной.) Ему дали полхлеба, минимальную расфасовку.

Тогда Стив спросил:

– Есть ли баранки?

– Баранок нет, бублики есть. Последний остался.

– Могу ли я на него посмотреть?

Продавщица надела на правую руку прозрачный полиэтиленовый мешочек, словно это была варежка или перчатка, взяла из коробки бублик и молча показала Стиву.

– Это бублик?

– А что же еще?

– Это мак?

– Берете или не берете?

– Конечно, беру.

Еще он взял бутылку простой питьевой воды, потому что, вспомнив об электрочайнике, передумал кипятить колодезную воду для остужения и помышлял ее кипятить только для зеленого чая. Он также положил себе обойтись без электроплитки – отчасти этим определялся выбор продуктов. Он был очень доволен тем, что отказался от грибов, которые ему предлагала Арина: никогда прежде грибов не жарил и не хотел теперь осквернять дачу Ахматовой неумелой поварской колобродицей.

Продукты ему сложили в полиэтиленовый мешок без картинки, с ним он и вышел из магазина.

Вздохнул полной грудью.

Стив не то чтобы оттягивал предбудущие ощущения – …ushchie-oshchushche… – но Стив был отчаянным кофеманом, а тут за невысоким заборчиком столики под зонтами и вагончик круглосуточного кафе возникли перед глазами Стива. Требовалось окончательно собраться с мыслями, а для этого очень хорош интернет за чашечкой кофе.

Стив сам не знал, дорого ли ему сейчас это ощущение нереальности – возможно, нет, и тогда он нуждался в простых подтверждениях наличия под подошвами тверди, в предметах – весомости, в пище – вкуса и в частности в кофе – аромата и крепости, но никак не горьковатости, ценимой российскими потребителями; а может быть, да, и тогда эта зыбкость, тревожащая душу… тут он терял мысль. Мимо проходил товарный поезд, он был одновременно реален и нереален – что может быть очевиднее грохочущих вагонов-цистерн? – но поезд был бесконечным, действительно бесконечным, вагоны все шли и шли, шли и шли, шли и шли, и в какой-то момент Стив сказал себе: «Не может быть» – в тот же миг состав прекратился.

Самым фантастическим было то, что он сидел за столиком в этом придорожном монрепо с чашечкой эспрессо перед собой и ключом от дачи Ахматовой в кармане.

Он набрал заветное: «будка Ахматовой», – посыпалась лавина ссылок. «Ахматовская “будка” не может стать музеем…» «Петербургские писатели опасаются за сохранность дачи…» Стив узнал, что несколько лет назад домик Ахматовой ограбили – унесли старый сундук, хранившийся на чердаке. А кроме того, на этот мемориальный объект регулярно покушаются некие коммерческие структуры. Стив не вдавался в подробности местных склок, его больше заинтересовало сообщение Светланы Крючковой.

Актриса Светлана Крючкова рассказывала: «Мы снимали в “будке” фильм об Ахматовой. И знаете – я все время чувствовала ее присутствие».

Стив не видел этого фильма и не знал, как выглядит актриса Крючкова, но Крючкова играла Ахматову, а Стив Ахматову хорошо представлял. Он и Крючкову теперь представлял похожей на Анну Андреевну. Для пущей убедительности Стив простым движением пальцев увеличил размер шрифта на экране. Во время съемок актрисе казалось, что кто-то подсказывает ей текст роли. А вот еще: двое из съемочной группы – «двое наших мужчин», как назвала их Крючкова, – захотели переночевать в будке – обоих донимали таинственные шорохи, а одного подбросило на кровати.

Так и сказано: «…подбросило на кровати».

Стив поднял глаза: к нему подходил человек в тюбетейке. В одной руке он держал бутылку, в другой – башенку взаимовставленных одноразовых стаканчиков.

– Хвост поверху. Не унывай. Уныние – грех.

– Это не так, – ответил Стив.

– Не грех? – удивился Тюбетейка. Он улыбался, его глаза выражали заботу.

– Я не унываю. И не пью, – поспешил добавить Стив, потому что он увидел, как Тюбетейка отделяет пластмассовый стаканчик от прочих, вложенных друг в друга. Получился даже не один, а целых три неразлепленных стаканчика – был бы один, ветерок мог бы сдуть его со стола, а утяжеленную комбинацию из трех он лишь опрокинул. Строенный стаканчик совершил полукруг по столу и уткнулся в блюдце с чашечкой кофе. Не надо было поднимать, а Стив поднял и поставил и, хуже того, придержал рукой на столе, чтобы не опрокинуло снова.

Тюбетейка плеснул ему водки.

Стив отдернул от стаканчика руку, словно отклонив угощение, но было поздно уже – стаканчик, наполненный на треть, больше не боялся ветерка.

– Будем живы, – сказал Тюбетейка.

– Я много не пью, – принужденно чокнулся Стив и сделал маленький глоток.

– А я неделю уже. Скоро конец. Ты где живешь? Я – на проспекте Ветеранов. Недалеко от торгового центра. А ты?

– На улице Рубинштейна.

– Ты знаешь, кто такой Рубинштейн? Ты слышал оперу «Демон»?

– Я слышал оперу «Демон».

– Где ты мог слышать оперу «Демон»?

– В записи семьдесят четвертого года.

– Ты из какой страны?

– Акцент? – спросил Стив.

– Видно же.

– Из Англии.

– Бекингем, – сказал Тюбетейка. – Только не говори мне, что Нельсон великий адмирал. Британский флот – это миф. Вспомни Нахимова. Испанский – тоже миф. Потерять Великую армаду… Голландский – ничего не скажу. Но все в прошлом.

– Я пойду, – сказал Стив.

– Подожди. Можно тебя попросить? У меня в лесу машина стоит. Мне не выехать. Видишь какой. Ты сможешь. Отвези меня в город, на проспект Ветеранов, пожалуйста. Я покажу дорогу.

– Я без прав, – сказал Стив.

– Я тоже без прав.

– Я не вожу.

– Совсем?

– В России – совсем.

– Почему?

– Много сумасшедших на дорогах.

– Это да. Но мы с тобой тихо.

– И потом, я уже выпил.

– Это не считается.

– Считается. – Приподняв стаканчик, Стив провозгласил: – На здоровье.

– За здоровье, – поправил Тюбетейка. – Почему вы все говорите «на здоровье»? За здоровье!