он тут сидит? Когда вернулся? Или ей мерещится? Вверх по горлу ползет паника, и она сглатывает. В комнате она какое-то время просто смотрит на каменный пол, на геккона, спокойно поедающего собственную ногу. А может, и это ей тоже мерещится. Мехар закрывает глаза.

— Не полегчало? — спрашивает Харбанс, обняв ее. — Постарайся уснуть. Я с тобой.

На соседнем чарпое обиженно фыркает Гурлин. Упав на кровать, Мехар мысленно видит поставленный вертикально дхол — на нем-то он и сидел там, у стены.

Когда мы сбили запоры и Лакшман выровнял дверь, я вселился в ту комнатку. Комары туда залетали редко, а в сумерках, с едва слышным суетливым шумом, мимо проносились летучие мыши. Из стены торчала длинная каменная плита, на ней я держал открытый чемодан, рюкзак, а также зубную щетку, гель для бритья, кусок мыла и упаковку туалетной бумаги «Люкс Гоу» — шестнадцать рулонов. Чарпой поставил под окном, которое открыл снаружи: сначала отжал квадрат толстого дерева от карниза, затем отодрал его полностью. Свет лился между пятью железными прутьями и рисовал клетку на стене у меня за спиной, а я лежал и думал, не потому ли Лакшман так ел меня взглядом, что увидел семейное сходство. Мне действительно всегда говорили, что я пошел в родных по материнской линии. Я представлял себе прабабушку — как она спит здесь, готовит здесь, в этой маленькой комнате с грозной решеткой.

Первое время в комнате висела затхлая вонь дыма, навоза и перезрелых фруктов, но я вымыл стены и постоянно проветривал, так что запах исчез. А может, я перестал замечать его, по крайней мере днем. Единственное, что я не сумел оттереть, — полукруг сажи с локоть длиной под стойкой, там, где разводили огонь. А вот ночью мой так называемый сон наводнили запахи и образы гниющих фруктов, компоста и личинок. Я встал, поднялся по лестнице и вышел на плоскую крышу подышать. Вокруг тишина и мрак. Земли было не видно, я будто оказался в невесомости, плыл куда-то в пространстве. Это напомнило мне, как я в первый раз наширялся, пришел домой, стоял в своей комнате и смотрел в ночь; мое слабое отражение в окне наложилось на темное небо, и в кои-то веки мне не было тяжело глядеть на себя самого — прямо какое-то чудо. Я включил фонарик и направил луч через всю ферму, за амбар. Тут же налетели мотыльки, и я смотрел, как они роятся и трепыхаются в широком конусе света.

Как-то в разгар дня приехала женщина на зеленом велосипеде. Я как раз загонял палкой в ведро маленького скорпиона. Он скворчал, тычась клешнями в железные стенки, и я пошел к колонке, чтобы залить тварь водой. Женщина попросила не делать этого, но я все равно утопил его и выплеснул вместе с водой подальше в поле. Она ждала меня во дворе, держа велосипед. Высокая, изящная, с идеально прямой осанкой. Знакомая внешность, но я не мог сообразить, где ее видел. Волосы не расчесаны, скомканы сзади, как будто подвязаны в спешке, и эта ее странная полуулыбка, из-за которой лицо даже в спокойном состоянии казалось слегка насмешливым.

— Я хотела сказать, что его лучше сжечь. Немножко воды ему ничего не сделает.

Очевидно, она едет в соседнюю деревню, в двух километрах дальше по дороге. Заехала посмотреть, как справляется иностранец, не иначе. И не только она. В первые дни появилось несколько непрошеных любопытствующих посетителей из местных: прослышали, что на запущенной ферме поселился английский внук, которого выгнала Куку. Надолго они не задерживались, да и я опасался просить об этом.

— Чем обязан?

— Дядя просил передать вам это. Мне было по дороге.

К велосипеду спереди была прикреплена корзина из толстой белой проволоки, на дне ее лежал конверт, который женщина мне и протянула. Мои квалификационные баллы. Я оформил на папу разрешение забрать вместо меня результаты экзаменов. Видимо, он позвонил Джаю сообщить новость. Я сунул бумажку в задний карман и зажмурился от солнца.

— Спасибо.

— Надеюсь, все хорошо?

— Да, отлично. Простите, что отнял у вас время.

Я ожидал, что женщина сядет на велосипед и выедет за ворота. К моему удивлению, она прислонила его к стене, освободила подол длинной юбки, зацепившийся за спицу, повернулась к дому и с улыбкой оглядела его.

— Всегда хотела узнать, что здесь. Каждый раз, как проезжала мимо.

Она и правда была высока: наши лица оказались почти на одном уровне, а во мне больше ста восьмидесяти сантиметров.

— Вы часто здесь ездите?

— Вообще-то не очень. А звучало так, что я все время мотаюсь туда-обратно, да? — со смешком сказала она. — Примерно раз в две недели. Когда у меня прием в Сунре.

Ну конечно, это же докторша, которая была в тот раз у дяди. Она представилась Радхикой Чатурведи, и вот теперь она здесь и настроена все осмотреть. Оставив меня у колонки, она медленно прошла ко входу в дом и потрогала обшарпанный столб.

— Это владение вашей семьи?

— Дядиной.

— А дядя разве не семья?

Она бросила на меня проницательный взгляд и пошла к амбару:

— А здесь что?

Прежде чем я успел ответить, она скрылась внутри, а когда вышла, я уже был у себя в комнате и мазался кремом от солнца. Именно в эту минуту, пока мы стояли в разных частях дома, я понял, что она не такая, как все.

— К вам часто приходят? — крикнула она.

— Не те, кто нужно, — ответил я, выходя за порог.

Она притворилась обиженной.

— Изображаете изгнанника, понятно. Не помню у вас бороды в прошлый раз.

Я снова пошел к колонке, где лежала горка одежды для стирки, и взял ведро.

— Можно задать вам один вопрос?

Я повернулся к ней. Солнце золотило ей волосы, а лицо осталось в тени.

— Вы тогда выплеснули скорпиона, и у вас были закатаны рукава, а потом вы пошли ко мне и опустили их. Почему?

Я и не заметил, это уже стало рефлексом, но сказал: «Вы знаете почему», и мы надолго замолчали. Потом я позвал ее взглянуть на одну вещь — и она поднялась за мной на крышу. Там я указал рукой туда, где за полями, за деревенской округой, виднелись красные строительные леса, а внутри них — какой-то пенек цвета синего неба.

— Что там строят?

— Вон та статуя? Вроде должен быть Кришна.

— Что, в чистом поле?

— В поле, которое принадлежит какому-то феодалу или как они там называются. Кто разберет эти деревенские нравы. Я слышала,