«Уазик» не двинулся с места, как будто ничего не произошло, и только теперь Мамед осознал, что его двигатель, тарахтенье которого было слышно даже в магазине, уже какое-то время молчит.

Он вынул правую руку из кармана, вряд ли сознавая, что та все еще сжимает рукоятку пистолета. Теперь, когда нужда в нем отпала, пистолет перестал цепляться за подкладку и выскользнул из кармана легко, как кинжал из ножен. Даже если бы Мамед заметил это, он вряд ли задумался бы о том, как выглядит посреди оживленной улицы с пистолетом в руке.

Он бросился к «уазику», намереваясь потребовать у Рамзана объяснений. Перед его мысленным взором вдруг возникла заманчивая картина: белый пикап, стоящий за углом на изорванных в клочья импортных шинах, двое автоматчиков в сером милицейском камуфляже сноровисто скатывают в рулон шипастый «дорожный ковер», а еще четверо забивают прикладами в «воронок» похитителей Залины, которая, живая и невредимая, стоит в стороне, заливаясь слезами запоздалого испуга и огромного облегчения…

Он почти уверил себя в том, что Рамзан сейчас с широкой улыбкой в свойственной ему эмоциональной манере опишет ему эту или подобную картину, и слегка опешил, вместо друга детства увидев за рулем «уазика» незнакомого человека в капитанских погонах. Капитан курил; не выпуская сигареты изо рта, он лениво, нехотя перевел взгляд на запыхавшегося Мамеда.

— Что хочешь, уважаемый? — поинтересовался он.

— Как — что хочу? — окончательно опешил Мамед. — Мою сестру только что похитили прямо у вас из-под носа, а вы сидите! Скорее за ними! Белый пикап, вон туда поехал!

И указал направление рукой, в которой держал пистолет.

— Эй, а ты почему с оружием?! — воскликнул сидевший рядом с капитаном усатый майор. — А ну, брось! Ствол на землю, живо!

Мамед Джабраилов не успел не только выполнить этот приказ, но даже и толком понять, что от него требуют. Оба милиционера вдруг, словно по волшебству, очутились снаружи, обезоружили его, скрутили и затолкали в машину. Только оказавшись на скрипучем дерматиновом сиденье, которое почему-то было мокрым и липким, Мамед обнаружил, что запястья у него скованы наручниками, правое плечо ломит так, словно он только что подрался с самцом гориллы, который едва не оторвал ему руку, а левая половина лица онемела и стремительно распухает.

— Что вы делаете?! — закричал он. — Мою сестру похитили!

— Это мы уже слышали, — отмахнулся майор, усаживаясь рядом с ним на заднее сиденье и принимаясь что-то искать в небольшой сумке. Капитан со второй попытки запустил двигатель, и машина тронулась. — Что ты заладил одно и то же, как попугай? Разберемся! И потом, насколько мне известно, твою сестру никто не похищал. Она сама решила стать шахидкой, об этом в вашей округе не слышал разве что глухой. А ты как любящий брат и правоверный мусульманин, неравнодушный к страданиям своего народа, в меру своих возможностей помог ее благому намерению осуществиться. Ты сам привез ее сюда и передал с рук на руки тем, кого русские называют бандитами и террористами. Это произошло днем, на глазах у многих свидетелей, и тебе непременно пришлось бы ответить за это по всей строгости закона. Зная, что терять уже нечего, ты вместе с неизвестными сообщниками напал на милицейский патруль и всех их убил…

Кровь, которой был густо перепачкан салон, и валявшиеся на полу стреляные гильзы служили подтверждением его слов, касавшихся судьбы Рамзана Якубова и его товарищей, а заодно и объяснением, почему они не пришли на помощь Мамеду, когда он в них так нуждался.

Проехав несколько кварталов и раз пять без видимой необходимости повернув, старый «уазик» остановился, и сидевший за рулем человек в форме капитана милиции немедленно снова закурил, сделав первую затяжку так жадно, словно год просидел без крошки табака.

Только теперь Мамеду стали окончательно ясны истинные масштабы вызванного им самим бедствия. Во всяком случае, так ему казалось в этот момент; увы, он ошибался: это было еще далеко не все.

— Потом ты угнал патрульную машину, — продолжал майор, все еще возясь со своей сумкой, — а потом… Ну, о том, что случится дальше, еще неделю, если не целый месяц, будут трещать в выпусках новостей по всему миру. На какое-то время вы с сестрой станете настоящими знаменитостями. Я вам даже немного завидую…

Он вынул из сумки наполненный прозрачным раствором шприц и жестом заправского медика выдавил из него воздух.

— Сейчас ты немного поспишь, — сказал он, — а когда проснешься, будешь точно знать, что делать. Не бойся, это не больно.

Мамед вжался в угол сиденья, отчаянно отбиваясь скованными руками и ногами. В голове промелькнула бредовая мысль: а ведь он сам сто раз произносил эти самые слова перед тем, как дать пациенту наркоз. Только он, как и его отец, лечил людей, а эти двое, как и те, что увезли Залину, умели только убивать и калечить…

Ему почти удалось выбить у майора шприц, но тут капитан, которому, по всей видимости, надоела возня на заднем сидении и толчки в спину, перегнулся через спинку и ударил Мамеда по голове. В руке у него не было ничего тяжелого и твердого, и бил он вполсилы, чтобы случайно не перестараться и не убить того, кто еще мог пригодиться, но его не зря прозвали Кувалдой: одного удара хватило, чтобы пленник прекратил сопротивление и обмяк.

— Давно бы так, — проворчал майор, поправляя сбившуюся на сторону фуражку, и, ловко наложив на левый бицепс Мамеда резиновый жгут, ввел иглу в набухшую вену.

Через полтора часа потрепанный милицейский «уазик», постреливая неисправным глушителем, выкатился из бокового проезда на улицу, что вела к Кировскому РОВД Махачкалы. Сразу за поворотом прямо под колеса ему метнулась глупая, покрытая колтунами свалявшейся шерсти дворняга. Водитель не притормозил и не отвернул в сторону, чтобы избежать наезда; машина прошлась по собаке, как сквозь мясорубку, пропустив ее между заросшим грязью и ржавчиной днищем и асфальтом. Переломанный, убитый, но еще не понявший этого пес стремглав бросился на обочину, оглашая улицу диким, пронзительным визгом, упал, кувыркнувшись через голову и, не переставая оглушительно визжать, забился в предсмертных конвульсиях. Водитель никак не отреагировал на это происшествие; он вел машину строго по прямой, не видя перед собой ничего, кроме узкой полосы асфальта и полустертой дорожной разметки. Если бы на пути ему встретился рассеянный пешеход, его постигла бы та же участь, что и несчастную дворнягу, потому что за рулем машины сидел не человек, а безмозглый робот, выполняющий одну-единственную задачу и неспособный переключить свое внимание на что-то иное.

Этим роботом был Мамед Джабраилов. Он сидел за рулем прямой, как палка, не двигая головой, которая покачивалась в такт прыжкам машины по неровному асфальту, как насаженный на деревянный кол неживой предмет. Своей неподвижностью и безучастностью ко всему, что его окружало, он напоминал используемый в автомобильных краш-тестах манекен, загримированный для съемок ударной сцены боевика или фильма ужасов. Левая половина его лица представляла собой сплошной кровоподтек; правая бровь была рассечена, и стекавшая из раны, уже частично свернувшаяся кровь придавала его лицу окончательное сходство с жуткой маской ходячего мертвеца — зомби. Она пропитала воротник и грудь щегольской белой рубашки, расписав ее причудливым узором, ею были испачканы руки Мамеда и баранка рулевого колеса. Над раной, деловито жужжа, вились мухи, но он их не замечал.