Абдулла ждал возвращения Тагиева из Махачкалы с нетерпением, возраставшим по мере того, как день ото дня мрачнели лица донимаемых бомбистом Стрельниковым уважаемых клиентов. Он уже совсем было собрался поговорить с ним сам, попросить повременить с разговорами до тех пор, пока не приедет человек, готовый внимательно его выслушать, но передумал: а вдруг этот тип с железными зубами и шрамом на щеке — обыкновенный провокатор?

И вот долгожданный день наступил. Дверь заведения открылась, и на пороге возник Тагиев — рослый, по-военному подтянутый, смуглый, черноволосый и черноусый, одетый, как манекен из витрины дорогого бутика и, несмотря на жару, ни капельки не вспотевший. Окинув полутемный зал быстрым, профессионально цепким взглядом, он направился прямо к стойке, за которой старый Абдулла, сдвинув очки на кончик носа, читал газету. Увидев его, хозяин поспешно убрал газету, снял очки, вскочил и радостно приветствовал дорогого гостя. Радость его была тем более искренней, что Стрельников уже находился в кафе — как обычно, сидел за угловым столиком и с аппетитом поглощал фирменный шашлык из баранины, запивая его водкой. Неизменный графин, который так и подмывало назвать дежурным, еще не был опорожнен даже до половины, ввиду чего господин Стрельников пока помалкивал.

Обменявшись с хозяином приветствиями и традиционными взаимными расспросами о здоровье собеседника и его близких, Тагиев негромко спросил:

— Который?

Вопрос был излишним: среди немногочисленных посетителей кафе блондин Стрельников выделялся, как белая ворона из стаи своих традиционно окрашенных сородичей. Уважаемый Махмуд, несомненно, уже приметил новое лицо, однако счел необходимым уточнить, тот это человек, о котором ему говорили, или просто случайный посетитель, заказавший еду и выпивку раньше, чем сообразил, что ему здесь не рады.

— За столиком в углу, — так же негромко ответил Абдулла, старательно глядя в другую сторону, дабы горе-бомбист по его взгляду не догадался, что разговор идет о нем. — Надо подождать еще минут двадцать, и тогда он заговорит.

Тагиев посмотрел в укрепленное на стене позади стойки зеркало и, оценив, по всей видимости, внушительный объем спиртного, которое предмету их беседы предстояло усидеть всего за двадцать минут, недоверчиво хмыкнул. Словно спеша развеять его сомнения, упомянутый предмет щедрой рукой плеснул водки в фужер, наполнив его почти до половины, и выпил залпом, как воду. Тагиев снова хмыкнул, на этот раз с оттенком пренебрежительного уважения, отдавая дань способностям человека, достигшего в свинстве таких высот, какие ему самому даже не снились.

— Мне как обычно, — сказал он и отошел, усевшись за два столика от Стрельникова — спиной к объекту наблюдения, но зато лицом к зеркалу, в котором этот объект отражался во всей своей сомнительной красе.

Немолодая официантка в хиджабе принесла ему зеленый чай. Тагиев поблагодарил ее коротким кивком, пригубил чай, снова кивнул, на этот раз одобрительно, и промокнул губы и щетинистые усы салфеткой. Взгляд его при этом был устремлен на зеркало, в котором бомбист Стрельников допивал очередной фужер водки.

Коль скоро в ход вместо рюмки пошел фужер, графин был допит буквально в три приема. Проглотив последний кусочек шашлыка и дожевав последнюю веточку зелени, сбежавший из психушки террорист утерся салфеткой и обвел помещение ищущим взглядом, явно выбирая очередную жертву своих излияний. Таковой стал владелец сети шиномонтажных мастерских Расулов — грузный, седой, обритый наголо и с такими широкими плечами, что они казались ненастоящими.

— Вы правильно делаете, что не сдаетесь, — слегка заплетающимся языком объяснял ему Стрельников. — Так и надо, я целиком на вашей стороне. Это ваша земля, и нечего Москве указывать, как вы должны жить у себя дома. Россия при царях нахватала столько земель, что до сих пор не может навести на них порядок. Тогда не могла, а сейчас и подавно не может — куда там! Порядок должны наводить, в первую очередь, чиновники, а им порядок ни к чему, потому что тогда они не смогут воровать. А в чиновники только за этим и идут, вот и получается, что вор должен сам себя ловить и сажать в тюрьму. Поэтому порядка в этой стране не будет никогда — по крайней мере, до тех пор, пока все идет так, как идет. Кого-то это устраивает, кому-то, как чукчам, на все наплевать, пока есть олени и рыба, кто-то слишком малочислен и забит, чтобы протестовать против имперского произвола — это их дело, пусть живут как умеют. Но ваш народ уже не первый век с оружием в руках борется за свою независимость, и такая стойкость не может не вызывать восхищения. А упорство, с которым Россия удерживает в своем составе этот залитый кровью, истерзанный, но непокорный регион, не только достойно порицания, но и наказуемо. Это прямая, длящаяся веками колониальная агрессия, в наши дни выглядящая чудовищным анахронизмом, и с этим нельзя мириться…

Толстый седой Расулов, бежавший в Москву в поисках покоя и стабильности, подальше от кровавой кутерьмы, которую господин Стрельников именовал героической борьбой за независимость, торопливо доедал свой обед, старательно притворяясь глухонемым. Он не только не разделял воинственных взглядов белобрысого бомбиста, но и не понимал доброй трети употребляемых им слов. На его носатом лице застыла терпеливая тоска человека, начавшего сознавать, что неприятности, от которых он пытался убежать, бегают намного быстрее.

— Но ваши полевые командиры — или дурачье, или обыкновенные трусы, — продолжал Стрельников, которому явно был нужен не столько собеседник, сколько слушатель. — Сидеть в горах и мстить собственным землякам за то, что те просто хотят мира и покоя, — преступная глупость. В конце концов, быть воинами дано не всем, кто-то должен возделывать землю и растить детей, верно? А те, кто взялся за оружие, должны сражаться с врагом, а не со своим народом. И делать это надо на территории врага — здесь, в Москве, в самом логове. Да, во время террористических актов гибнут ни в чем не повинные люди. Но эти жертвы необходимы, чтобы народ, наконец, очнулся от векового сна и сказал: да на кой ляд нам этот Кавказ? Отпустите вы их на все четыре стороны, пусть живут, как им нравится! Конечно, правительство никогда не пойдет на это по доброй воле. Тогда его придется скинуть к чертовой матери и назначить другое, и так до тех пор, пока к власти, наконец, не придут разумные, порядочные люди, больше заботящиеся о благополучии граждан и процветании страны, чем о собственных банковских вкладах и личных амбициях. А вы там, у себя, сделаете то же самое и однажды, все обдумав и взвесив, может быть, вернетесь в состав России, но уже не по принуждению, а по доброй воле. Но этого не будет, пока нами правит шайка кровавых маньяков…

Расулов жестом подозвал официантку, торопливо расплатился, коротко кивнул старому Абдулле и почти бегом покинул кафе. Абдулла подумал, что если он когда-нибудь и вернется сюда, то произойдет это нескоро.

Оставшись один, Стрельников сразу заскучал и опять принялся озираться в поисках новой жертвы. Обычно хозяин останавливал его гораздо раньше, чем он успевал дойти до призывов к свержению правительства и террористическим актам. Но сегодня балом правил вовсе не Абдулла, и это, судя по всему, стоило ему одного из старейших и самых уважаемых клиентов.