– Про мать я, кстати, ничего не знал! – Андрей взял с тумбочки подсвечник. Другой рукой он прижимал к себе Арину.

– А больше я ничего и не знаю! – с сожалением сказала она, замирая от сладостного нетерпения. Без одежды им обоим было холодно, и очень хотелось в постель.

– А этого ещё никто не знает, – глядя прищуренными глазами на трепещущее пламя, сказал Андрей. – Всё будет известно завтра утром.

– Я чего-то не понимаю… – начала Арина.

– Я тебе потом объясню! – хрипло ответил Озирский и мощным выдохом задул сразу все свечи.

* * *

Когда Озирский вышел из подъезда в серое сухое утро, Арина ещё спала. Она еле могла ненадолго разлепить глаза для того, чтобы условиться со своим любимым о дальнейших действиях. После бурной ночи его самого клонило в сон, но нужно было торопиться на встречу с Минцем. Когда Озирский одевался, руки плохо его слушались, и приходилось подолгу искать брюки, рубашку, туфли.

Андрей чувствовал себя лёгким, опустошённым и нездешним. Он между прочим думал о том, что та, мартовская Арина и эта, августовская, – просто день и ночь. Девчонка сделала громадные успехи, за что надо поблагодарить её супруга. Видимо, не так уж был ей противен Зураб, раз сумел научить её всяким тонкостям, без которых нет нормального секса, как вкусной еды – без сахара, соли и специй.

Озирский шёл, будто плыл в тумане, и уже начинал беспокоиться. Сознание его было непривычно размягчённым, отлетевшим, а рот жгла невероятная, болезненная сухость. Кроме бокала сухого вина, Андрей ничего не пил, а воздавалось впечатление, что он принял на грудь не меньше чем бутылку водки.

Он чувствовал, что его теперь тянет к Арине, как к женщине, а не только как к агенту. Если нужно, он, рискуя жизнью, придёт в эту квартиру ещё и раз, и два, и десять. Нежная блондинка с незабудковыми глазами согласилась помочь ему, несмотря на страшную опасность, о которой прекрасно знала. Теперь Андрей знал, что по крайней мере Зураб Сакварелидзе у него в руках. А это дорогого стоило – Ншан верил своему родственнику и другу безоговорочно.

Озирский условился с одним из своих приятелей, что тот в шесть утра подъедет на угол Шоссе Революции и Пискарёвского проспекта, довезёт до Площади Мужества и там высадит. Ни дом Арины, ни квартиру Клавдии не должен был видеть никто, кроме него самого.

По дороге, бездумно глядя на пустой мутный город, Андрей размышлял о том, что поступил он с Ариной действительно паршиво. Сначала лишил невинности, потом сделал всё, чтобы она потеряла всякую надежду на вполне заслуженный брак. Когда девчонка нашла себе богатого красивого мужа, он явился опять и вновь сломал ей судьбу. Теперь уже, как видно, навсегда…

Шинкарёв, дальний родственник Аркаши Калинина, сидящий за рулём подержанной «Ауди», включил радио. Там читали торжественно-скорбным голосом какой-то государственный документ из тех, что давно набили оскомину. Но тут как раз они приехали на Площадь Мужества, и Озирский, пожав руку Шинкарёву, отправился в сторону проспекта Тореза. «Ауди» же уехала по Политехнической улице.

А в комнате Клавы Масленниковой приёмник молчал, и было вообще очень тихо – так, что звенело в ушах. Хозяйка и её гость, Саша Минц, как и велел Озирский, в постель вместе не ложились, да и порознь тоже. Минц приехал сюда на машине, прямо из Токсова, где всё-таки привёл воскресенье. Он привёз Клаве букет гладиолусов, корзинки с крыжовником и с яблоками. Хотел прихватить и смородину, но Соня, оказалось, выменяла её до ягодки на сахарный песок, когда уже ничего не ждала. Жёлтый песок отдавал почему-то керосином, но при этом был очень сладкий, и потому сестра не ругалась.

Сейчас они сидели в креслах и вели степенную беседу. Это было тем более забавно, что Клава была девушкой без комплексов, а к Саше давно уже прилипла вторая кличка – Приап. Возможно, всё объяснялось тем, что Клава, вдовствующая уже больше года, нашла себе новую, но безответную любовь. Траура по мужу Стасу она вообще не носила и явно заглядывалась на Андрея Озирского. Понимая, что они – не ровня, Клава довольствовалась тем, что изредка помогала Марии Георгиевне делать генеральную уборку в квартире на проспекте Маршала Жукова.

О своём покойном муже, таксисте и спекулянте водкой, Клава вспоминала редко и с полным равнодушием. Станислав Масленников погиб в результате очередной разборки между двумя преступными группировками – это была судьба многих неудачливых «шестёрок», возомнивших себя «деловыми». Круглая сирота, она не знала родителей и до сих пор горела желанием разгадать тайну своего появления на свет. Правда, до сих пор сделать этого не удалось, но Клава не теряла надежды.

От прочих девиц такого пошиба Масленникову отличала редкая красота и неизвестно откуда взявшийся шарм. Вырастила девчонку прабабка – почти неграмотная деревенская старуха. До пятнадцати лет даже поездка в Шую или в Иваново для Клавки была праздником, а о Ленинграде она если и слышала, то в сказках.

Но перед смертью прабабка, тоже Клавдия, рассказала, что её родители-подростки жили в Питере, и девчонка пробилась сюда, как танк. Почему-то бедолаге казалось, что в таком большом городе она сумеет что-то узнать о своих родителях. В первую очередь, об отце, потому что о матери рассказала та же бабка. История была трагическая и трогательная – как раз в духе модных сериалов.

Сейчас Саша и Клава были сообщниками и жили одной идеей. В своих предположениях Минц не ошибся – девушка сразу же согласилась услужить Андрею и предоставить им для переговоров свою съёмную квартиру. Закутавшись в шерстяной платок и распустив по плечам золотистые волосы, Клава сидела в кресле с ногами. Она с замиранием сердца ждала, когда раздастся звонок и войдёт её кумир, позволит недолго побыть рядом с собой, и тем надолго осчастливит. Прижмуривая зелёные русалочьи глаза со светлыми, не накрашенными ресницами. Клава то и дело смотрела на часы.

В доме у Клавы, как ни странно, водились книги – в основном, научная фантастика. Наверное, Стас натаскал, пока был жив, потому что из деревни привезти их было нельзя. Саша, чтобы убить время, взял из шкафа том Станислава Лема и стал перечитывать «Солярис». Он не особенно волновался за Андрея, потому что доверял его профессионализму и предчувствовал благополучный исход.

Озирский пришёл около семи утра. Клава, услышав звонок, ринулась в переднюю. Там, потеряв от восторга голос, она осторожно пожала протянутую руку кумира своими двумя ладошками. А потом, сообразив, что мужчины хотят остаться одни, поспешила придумать благовидный предлог.

– Кофе хотите?

– С удовольствием! – Озирский едва не рычал от голода. У Арины он не съел ни крошки – было не до того.

– Тогда я глазунью сделаю, с колбасой и картошкой. Огурчиков ещё положу, – предложила хозяйка.

– Клавдия, ты – чудо! – Андрей сонно щурился и еле сдерживал зевоту.

Вдоволь налюбовавшись на него, Клава заплела волосы в косу и убежала на кухню. Андрей же, не снимая куртки, уселся на вертящуюся табуретку, которая существовала в съёмной квартире без пианино или рояля, сама по себе.