– Не сидим. Мы рыпаемся как можем. Пишем во все инстанции, ходим с просьбами. Только толку от этого никакого.

– То-то я гляжу, ты такая нервная, – Денис понимающе покачал головой, – и дома все время. Я-то думал, ты в отпуске.

– Мы все в отпуске, – жестко проговорила Лена, – в вынужденном. А скоро, чует мое сердце, придется писать заявление об увольнении по собственному желанию. Ты тапочки надел? Тогда идем смотреть экспозицию.

В зале все было как обычно, лишь витрины покрылись тонким слоем пыли, да еще стояла духота, свойственная долго непроветриваемым помещениям. Денис с явной скукой поглазел по сторонам и подошел к Лене.

– Ваш Феофанов, случайно, не писал автопортреты?

– Случайно писал.

– Дай глянуть.

Она подвела его к потемневшему от времени полотну.

– Вот. Нравится?

– Ничего. Симпатичный дядька, но успехом у женщин он вряд ли пользовался.

– Верно, – Лена улыбнулась, – у него было три любви, и все три несчастные.

– По его лицу сразу видно, – тоном знатока заявил Денис. – Такие всегда все усложняют. Даже если нет проблемы, высосут из пальца.

– А по-твоему, лучше, когда на все плевать? – иронично произнесла она.

– Почему плевать? Просто нужно уметь принимать то, что тебе дается. Есть – хорошо, нет – значит, и не надо. Будет что-нибудь другое, поинтересней.

– Удобная философия, – оценила Лена и, чуть поколебавшись, спросила: – Ты-то сам когда-нибудь влюблялся?

– Я? В детском саду. – В глазах Дениса зажглись веселые огоньки. – Она была такая курносенькая, вся в бантиках и рюшечках и ужасно нравилась моей маме. Та всегда мечтала о девчонке.

– А потом? – настойчиво переспросила Лена.

– А потом суп с котом.

– Очень остроумно. Это как понимать? Как отрицательный ответ?

– Конечно. Я же не придурок вроде Феофанова.

– Значит, если тебя послушать, влюбляются только придурки?

– Полные, – уточнил Денис.

– А что же тогда связывает людей?

– Разное, – проговорил он убежденно, – иногда корысть, иногда общее дело. А иногда просто влечение, секс.

– Ден, а если ни то, ни другое, ни третье? Есть нечто, не поддающееся твоей классификации?

– Ну не знаю. – Денис неопределенно пожал плечами.

– Вот это нечто и есть любовь, – тихо сказала Лена, отходя от картины.

– И что, у вас с мужем она была? – Он недоверчиво сощурился.

– Да, – запальчиво и с вызовом произнесла она. – Когда-то давно, много лет назад, но была.

– С чем тебя и поздравляю, – проговорил он насмешливо. – Ладно, давай поглядим что-нибудь еще.

Они просмотрели феофановские рукописи, причем Денис прочитал их вслух от корки до корки, нарочно делая ударения не на тех словах, отчего стихи неожиданно приобрели совершенно новый, комический смысл. Потом Лена на свой страх и риск разрешила ему открыть фисгармонию.

Денис потребовал у нее носовой платок, тщательно протер запыленную клавиатуру и ловко сыграл двумя пальцами «В лесу родилась елочка».

– Ну как? – Он глянул на Лену, чрезвычайно довольный собой.

– Неплохо, – похвалила она, – только репертуар у тебя какой-то детсадовский.

– Я еще могу «Полонез Огинского».

– Правда? – изумилась Лена.

– Вот, слушай. – Денис снова положил руки на клавиши. На этот раз фисгармония звучала совсем по-другому, глубоко и печально. В ее хриплых, жалобных вздохах отчетливо угадывалась знакомая, трогательная мелодия.

– Ты учился музыке? – спросила Лена, когда он закончил играть.

– Очень давно, и всего два года.

«Фантастика, – подумала она, – и как это не вяжется с тем образом, который он пытается создать! Узнать бы о нем хоть капельку правды! Хоть чуточку, самую малость».

Из вестибюля вдруг послышался шум. Громко скрипнула дверь, прошаркали чьи-то шаги, раздалось приглушенное покашливание. Лена испуганно схватила Дениса за рукав.

– Кто-то вошел! Там кто-то есть!

– Спокойно, – он осторожно отстранил ее от себя, – не думаю, чтобы это были воры или грабители. Скорей всего, какой-нибудь бомж – увидел, что дверь открыта, и зашел поживиться.

– Бомж? – встревожилась Лена. – Он же грязи нанесет, потом не отмоешь! – Она решительно направилась к двери.

– Погоди, дай я сначала посмотрю. – Денис обогнал ее и потянул на себя ручку. Дверь распахнулась, и, к Лениному великому изумлению, перед ними на пороге предстал не кто иной, как Семен Ильич. Глаза его округлились от ужаса, борода клочками торчала в разные стороны.

– Елена Владимировна? Леночка! Вы?

– Я, Семен Ильич, я. Как вы меня напугали!

– И вы меня. – Директор мелкими, семенящими шагами зашел в зал и огляделся. – Слава богу, все цело. Я уж думал, воры забрались. Вы… что здесь делаете? – Он посмотрел на Лену с недоумением, затем его взгляд остановился на Денисе. – А это кто?

– Это… это наш сосед, – поспешно проговорила Лена. – Он студент, учится на факультете журналистики. Я хочу, чтобы он написал статью о том, что происходит с музеем. Вот, взяла его сюда просмотреть. – Она тараторила без передышки, опасаясь, как бы Денис не надумал вступить в разговор и не ляпнул, по своему обыкновению, что-нибудь невообразимое.

– Журналист? – задумчиво переспросил Семен Ильич, теребя пальцами бороду. – Да что в них толку, в этих журналистах? Они сейчас все продажные.

– Не все, – заверила его Лена, – Денис порядочный. Он сможет написать правдивый очерк, это привлечет к нам внимание.

Краем глаза она видела физиономию новоявленного «журналиста» – выражение ее было непередаваемым. Лене, однако, стало не до церемоний: появление Семена Ильича явилось для нее громом среди ясного неба. Приходилось спасать положение, хотя бы ценой наглого вранья.

Озабоченное лицо директора немного разгладилось. Он оставил в покое бороду и приблизился к ним.

– Что ж, Елена Владимировна, возможно, это наш последний шанс. В мэрии письмо рассматривать не стали, передали в префектуру. Сегодня утром я был на приеме у заместителя префекта. Ситуация патовая: музей считается изжившим себя и нерентабельным. Фирма же «Вегус», напротив, очень выгодна району. Выводы делайте сами.

– Это что, окончательное решение? – тихо проговорила Лена.

– Пока не окончательное. – Семен Ильич достал из-за пазухи скомканный платок и промокнул им лоб. – Они, паршивцы, тянут резину, ни вздохнуть не дают, ни добивают. Пытка египетская, ей-богу! Я ведь, Леночка, чего сюда пришел? Не сидится дома: тошно, хоть на стенку лезь. И давление скачет – то нормальное, то за двести. Маруся хочет того… в больницу меня. А я не могу! – Голос Семена Ильича задрожал и стал срываться. – Куда я в больницу, если тут такое… такое творится.

Лена почувствовала, как к горлу подступает комок. Ей было до ужаса жаль старика, себя саму, Томку, изо всех сил пытающуюся сохранить оптимизм и браваду, сердитую бабу Дашу. За годы работы в музее они стали одной семьей, и теперь ей грозила гибель, разрушение, крах.

– Семен Ильич, – проговорила она, стараясь сдержать слезы, – я понимаю. Я и сама… потому что